.
– Вишь, язычник. Ты ему, Андрей Иваныч, долг христианского государя растолкуй.
Остерман улыбнулся.
– Турок я.
Запало…
– Ладно… Я не злопамятен, – произнёс светлейший милостиво. Ответного тепла не ощутил.
От царя не слышно больше – «батюшка». Ещё недавно гостевал, ночевать изволил, теперь не заманишь, Ванька ему дороже всех.
Разбаловали отрока. По шёрстке гладили. Деньги тратит на свои гулянки, на прихлебателей безоглядно – текут, словно вода. Негоже с этаких лет. Придворному, исполняющему должность казначея, велено выдавать помалу, скромно – да где там… Его величество гневается, приказывает. Идут к нему деньги и помимо казны – вон цех каменщиков отвалил подарочек – десять тысяч червонцев. Мальчишке пустяк, вздумал презентовать сестрице.
Князь узнал случайно, перехватил сумму, после чего имел весьма неприятное рандеву.
– Вы посмели… – бормотал царь, бледнея, пугаясь собственной ярости. – Отдайте, а не то пожалеете…
Заплачет сейчас или забьётся в истерике.
– Княжне не нужно столько, – пробовал вразумить Данилыч. – Её украшает скромность, а вам её как раз не хватает. По долгу государя вам бы в казну внести, финансы у нас тощие, я же говорил вам. Народ наш голодает.
– Это вы виноваты, – выпалил отрок. – Мне сказали… Погодите, я вам покажу… Я всем покажу…
Повернулся на каблуках, пошёл прочь. Кто сказал ему? Данилыч бросился следом.
– Я вам из своих денег дам…
Малодушие допустил. Расстроился, весь вечер просидел в Ореховой за шахматной доской, с адъютантом.
Горохов свёл воедино подслушанное, добытое его командой, выложил – хоть бей в набат.
– Батя, Ванька, паскудник, таскает царя к своим. Долгоруковы его обхаживают. Катерина, вишь, невеста, так возомнили… Царь хвастал у них – я, говорит, Меншикова проучу. Попляшет у меня. Он, батя, корону ждёт. Получу, говорит, корону в Москве, тогда увидят, что я могу…
– А что будет, Горошек? Такой же дурак, хоть и в короне.
– Долгоруковы, знай, поддакивают. Только мёдом не мажут его. А Катерина-то изгаляется… Да ему на что она? Женского-то в ней ничего, шкилет. Ему Иван девку подсуропил. Стешку, портомойку твою, которую за воровство прогнали… У той ляжки…
– Ты к делу, к делу!
– Алексей Долгоруков к Остерману повадился. С Голицыным шептался. В контрах ведь были…
– Шёпот был, есть и будет, – сказал светлейший, устав от многословия.
Вскорости мысли князя устремились в другом направлении – явился Ягужинский. Проездом из Польши был в Курляндии.
Питерские дрязги побоку.
Мориц не склонен уступать Курляндию кому бы то ни было. Постановление ландтага неизменно, бароны чтут его как полноправного суверена. Россия и Польша отказали ему в признании – что ж, он будет бороться. Ландскнехты, набранные зимой в Германии, размещены в Митаве и в окрестностях, – пьяницы и дебоширы, чистое бедствие для жителей и полиции. Парни отчаянные, засиделись, рвутся в бой.