— Ты ее в чем-нибудь подозреваешь? — спросил он.
— Я не подозреваю, — сказал Харбов. — Но все-таки откуда она знает?
Мисаилов ничего не ответил. Он откинул одеяло, встал и заходил по комнате. Я лежал, прикрыв глаза. Так же неподвижно лежали Силкин, и Саша, и Леша Тикачев. Думаю, что они, так же как и я, не спали и слушали.
— Я сам не могу понять, — сказал наконец Мисаилов. Он шагал по комнате в нижнем белье, босой, и белые завязочки от кальсон волочились за ним, словно четыре змейки. — Я не могу понять, — повторил Мисаилов, — и мне это неважно. Я знаю точно, что все, что делает Ольга, хорошо. Я не желаю думать и строить предположения. Меня это не касается. Если будет нужно, она мне скажет.
В голосе его была такая сила убежденности, что Харбов сел на кровати, провел рукой по волосам и сказал:
— Вот что, Васька: ты прав, а я болван.
Он улегся и натянул одеяло на голову, показывая этим, что разговор окончен. Лег и Мисаилов. Все шестеро мы лежали, закрыв глаза и ровно дыша. Я долго еще не спал. Не знаю... может быть, долго не спали мы все.
Глава четырнадцатая
ВОСКРЕСЕНЬЕ
В воскресенье мы решили охотиться. Андрюшка Харбов выпросил двустволку у какого-то знакомого из райкома партии. Тот сам обычно ходил по воскресеньям на охоту, но захворал и согласился дать ружье, хотя, насколько я понимаю, не без сопротивления. Субботний вечер был посвящен подготовке. Мы чистили двустволку, набивали патроны и спорили о том, сколько нужно пороху, какие пыжи лучше и сколько закладывать дроби. Были у нас две жакановские пули на случай встречи с медведями, и тоже шли споры, как надо стрелять в медведей: ждать ли, пока медведь подойдет, как рекомендуется во многих романах, или палить сразу, как он только покажется.
Нам не приходило в голову, что охотиться вшестером, имея одно ружье, можно разве только в зоологическом саду. Вообще мы все были удивительно несведущи насчет охоты. Как ни странно, в Пудожском уезде охотились мало. Деревня охоты совсем почти не знала, хотя дичь чуть ли сама не давалась в руки. Дело в том, что порох и дробь привозили издалека. Стоили они, по крестьянскому бюджету, дорого, а дичь продавать было некому.
Проснулись мы позже, чем следовало, и вышли часам к семи. Впереди шел Андрей с ружьем на ремне. Ружье условились носить по очереди, каждый по часу. В двух заплечных мешках была еда. Мешки тоже несли, сменяясь через каждый час. Первым выпало нести мне и Саше Девятину.
Итак, мы шагали. Впереди, с ружьем на ремне, деловой походкой охотника-профессионала шел Андрей. За ним Сила Семкин, Леша и Мисаилов шагали в ногу по-военному четко, не позволяя себе разговоров в строю. Дальше тащился обоз — я и Саша Девятин. Население вышло на улицу и громко обсуждало наш вид и перспективы нашего похода. Любопытные лица выглядывали из-за гераней и фикусов. Мы произвели впечатление на горожан. Мы делали вид, конечно, что не обращаем на это внимания и думаем только о предстоящей охоте. Когда мы проходили мимо магазина, я увидел Гогина, обезьяноподобного верзилу, и посмотрел на него презрительным взглядом. Он начал думать. Вероятно, часу не прошло, как он уже вспомнил, где мы встречались. Увидел я и женщину, которая приняла меня за разбойника. Она стояла возле ворот и приветливо улыбалась. Вдруг лицо ее вытянулось и в глазах мелькнул испуг. Она отступила назад, под защиту забора. Она узнала меня. Я скользнул по ней равнодушным взглядом, будто ее и не помнил. Мог ли я помнить, когда меня волновали охотничьи заботы! Конечно, жалко, что не я нес ружье. Она-то выдумала, что у нее есть двустволка, а тут бы увидела, что я-то действительно вооружен.