Орфео запустил пальцы в блюдо и, подражая Тебальдо, стал деликатно откусывать маслянистое мясо передними зубами.
– Мне нынче приснился отвратительный сон. Будто карета увязла в огромном сугробе. Ты ехал впереди верхом на огромном быке и взывал к своему дяде, чтобы он нас спас. Вдруг бык страшно заревел, и на горе позади появилась стая волков, огромных, как лошади. Быки рванули что было мочи и в панике не удержались на дороге, сорвались в пропасть. Я чувствовал, как карета летит вниз...
– И?..
– И проснулся. Один из стражей сказал, что я кричал во сне. – Он снова протянул Орфео блюдо. – Я сам из Пья-ченцы и знаю приметы погоды в долине По. Но ты вырос в Апеннинах. Что скажешь? Не пророческий ли сон? Что принес этот потоп в горы?
– Мог выпасть снег, святейший, хотя это первая зимняя буря. Правда, старые римские дороги почти все вымощены камнем. – Помолчав, он осторожно спросил: – Вы чувствуете себя обязанным терпеть до конца гостеприимные затеи дожа?
Он понимал, что вопрос звучит грубо, но терпение его было на исходе.
Папа ответил не сразу. Возможно, он еще не привык к новому положению и обдумывал, насколько далеко простираются его обязанности и полномочия. Орфео прошел к окну и раздвинул ставни. Холодный ветер из гавани ударил в лицо брызгами, освежив и взбодрив моряка. Он ладонями заслонился от капель, всмотрелся и выругался вслух:
– Sangue di Cristo![47]
Одинокая боевая галера без мачты и верхнего мостика, хромая под неровными ударами весел, входила в бухту. Две щепки на горизонте двигались ей вслед, судя по всему, такие же изувеченные.
Орфео бросился к постели, сорвал с коленей понтифика поднос.
– Поднимайтесь, святейший! – заорал он. – Одевайтесь по-дорожному, да поскорей. Я скажу людям, чтобы собрали все и приготовили лошадей.
Гордый венецианский флот, под звуки фанфар уходивший на Анкону, – флот, который папа открыто отказался благословить, – погиб в штормовой Адриатике.
Перемена, которая произошла с Аматой после разговора с фра Конрадом, потрясла донну Джакому. Девушка выпрямилась, стала словно бы выше ростом, расправила плечи, будто сбросила с них огромный груз. Старая женщина начала было благодарить отшельника, но тот наотрез отказался признать это преображение своей заслугой. Всякий мог видеть, как радует Амату встреча с недавним попутчиком, и Конрад, как подозревала Джакома, разделял ее чувства, хоть и проводил целые дни в часовне, не делая явных попыток увидеться с девушкой. Отшельник привычно скрывал свои чувства под мужественным стоицизмом – в отличие от Пио, таскавшегося за Аматой по всему дому и, несомненно, переживавшего острый припадок щенячьей любви. Страдания пажа очень смешили Амату, которая однажды за игрой в крестики-нолики нечаянно назвала его Фабиано – именем младшего брата. «Каким счастливым было, верно, ее детство», – думала, глядя на них, матрона и молила Бога сделать ее своим орудием, чтобы вернуть девочке счастье домашней жизни.