Рассказ прерывался глотками вина и кусками мяса, отправляемыми в рот. Воин жевал не спеша, наслаждаясь всеобщим вниманием не меньше, чем горячим жиром, стекающим по пальцам.
– Я все видел из верхнего окна палаццо. Видит Бог, стража, выбежавшая из дворца вместе с дожем, сделала все возможное, чтобы его спасти. Они рубили мечами во все стороны, кровь хлестала с обеих обочин моста, но толпа все напирала.
Он осушил чашу и протянул ее за добавкой. Все молча ждали, пока слуга нальет ему вина.
– В конце концов, – продолжал рыцарь после долгого глотка, – в Калле делла Рассе кто-то пробился сквозь кольцо стражников и нанес Лоренцо смертельный удар.
Рассказчик ударил себя чашей по груди, показывая, куда вошло смертоносное лезвие, и, словно нарочно, чтобы усилить эффект, брызги красного вина выплеснулись на пластину нагрудника.
Слушатели зашептались, но смолкли, когда Тебальдо произнес ровным голосом:
– Он был достойный человек. Да покоится в мире.
– Аминь, – отозвались воины.
Помолчав в знак почтения к покойному, папа добавил:
– Мы обязаны особенной благодарностью нашему молодому другу из Ассизи. Если бы не его расторопность, на Калле делла Рассе могла бы пролиться наша кровь.
Орфео неожиданно для себя оказался мишенью восторженных криков и полновесных дружеских тумаков, от которых у него заныли спина и ребра. До сих пор надменные римляне обращались с ним как с умбрийской деревенщиной, да он, мало интересуясь их мнением, и не старался разубедить рыцарей. Теперь, смутившись, он, отвлекая внимание от себя, выкрикнул: «Viva Papa!» Крик был тут же подхвачен остальными, а Орфео под шумок ускользнул из круга рыцарей.
В тени на краю лагеря заржала лошадь. В придорожном кустарнике загорелись несколько пар красноватых глаз. Орфео поднял два камня и, шагнув в ту сторону, резко ударил камнем о камень. Тощие тени, похожие на собачьи, бесшумно канули в темноту. Ему вспомнились гигантские волки из сна Тебальдо. Моряк вздрогнул и перекрестился.
С утренними хлопотами Амата справлялась мигом – ей хотелось оставить как можно больше времени на урок. Каждый день Конрад чертил ей на восковой табличке новые буквы: сперва строчную, затем прописную, и объяснял, какой звук она означает. Потом она обводила букву по желобку. Через неделю у нее уже получались целые слова. В первый час каждого занятия он читал ученице несколько строк из книги о хороших манерах или из жития святых, указывая пальцем на каждое слово, чтобы девушка, сидевшая рядом, могла следить за чтением. Потом Конрад заставлял ее повторять прочитанное по памяти, чтобы запомнить начертание слов.