Брат Ансельмо пристроился на табурете перед высокой конторкой. Он походил на болотную птицу, прислушивающуюся к шорохам в камышах. В его обязанности младшего келаря входило ведение записей обо всем, что доставлялось в Сан-Пьетро из хозяйств мелких арендаторов. Сегодня в списке оказалась материя на монашеские сутаны, плод долгих зимних трудов. Юноша писал под диктовку брата келаря.
Его бледное лицо блаженно сияло в свете свечи, прочно укрепленной в подставке на конторке. Он готовил новый лист, начиная запись обычным: «AMDG»: Ad Magnum Dei Gloria – К вящей славе Господней. Устав святого Бене-детто относил пение псалмов к Opus Dei, деяниям во славу Божию, и точно так же Ансельмо расценивал свой труд. Для устойчивости он цеплялся свободной рукой за край стола, а здоровую ногу для большей надежности обвил вокруг ножки табурета. И когда в кладовую вошел брат, принимающий посетителей, даже не поднял головы, предположив, что монаху понадобилось что-то для гостиничных постелей.
Брат коротко переговорил с келарем, и тот окликнул своего помощника:
– Ансельмо, к тебе гости. Закончим позже.
Устав разрешал раз в год видеться с посторонними, однако новость застала Ансельмо врасплох. За время, проведенное в Сан-Пьетро, первая половина его короткой жизни стала совсем далекой.
– Мой дядя?
– Да, граф Гвидо, – кивнул монах, – и он привез с собой молодую женщину.
Ансельмо спрыгнул с табурета, приземлился на здоровую ногу и улыбнулся до ушей.
– Аматина! Я знал, что она найдется!
Он схватил грубые деревянные костыли, прислоненные к стене.
– Твоя пропавшая сестра? Почему ты так решил?
– Вы бы ее знали, брат! Никто не мог заставить ее сдаться! Представьте вашего перуджийского боевого коня, скачущего навстречу зимней вьюге, отказывающегося склонить голову перед стихией – или несущегося под стрелами, презирая опасность, – тогда вы получите представление о том, как упряма моя сестричка.
– Действительно упряма, – усмехнулся келарь. – Молю Бога, чтобы ты оказался прав. Теперь ступай, порадуйся гостям.
Даже волоча искалеченную ногу, Ансельмо поразил брата принимающего, невероятно быстро добравшись до приемной. Старик, вместе со всей братией Сан-Пьетро, питал слабость к увечному сироте, мальчиком попавшему в их обитель. Тот был общим любимцем, вместе с гончей аббата, и его баловали без удержу, насколько позволял устав.
Монах указал юноше на мужчину и женщину, прогуливавшихся взад-вперед по тесному монастырскому дворику. При виде Ансельмо дядя Гвидо подтолкнул женщину локтем.
– Фабиано! – вскрикнула она и, бросившись бегом через двор, так сжала юношу в объятиях, что тот едва устоял на ногах. – Я бы тебя и не узнала!