– Странный вы монах. Ни разу не взялись за требник, а ведь уже скоро полдень.
Конрад улыбнулся. Это дитя ничего не упустит. Не уродись она женщиной, стоило бы учить ее Закону Божьему или гражданскому праву.
– На небеса ведет множество путей, сестра, – пояснил он, снова принимая учительский тон, каким рассказывал ей о базилике Элиаса. – Некоторые избирают телесную тропу, добиваясь спасения действием. Крестоносцы обретают Господа, обезглавливая сарацинов, или через мученическую смерть. Флагелланты бичуют себя ременными кнутами, распевая покаянные псалмы. Амата наморщила нос:
– Ух! Я как-то видела шествие флагеллантов, когда была еще маленькой. Они проходили через нашу коммуну, направляясь в Тоди. У них клочья кожи так и летели от спин. Я закрыла глаза, такие они были мерзкие.
– В последние одиннадцать лет их можно было видеть повсюду. В 1260 году люди ждали конца света.
Конраду снова вспомнился Джованни да Парма, заключенный в карцере. И за что? Только за то, что он уверовал в пророчество ясновидящего аббата Иоахима ди Флора, когда церковные власти уже перестали в них верить. Помолчав, чтобы собраться с мыслями, он продолжил урок.
– Религиозные общины, подобные черным монахам Сан-Беннедетто или иных обителей, проводят жизнь в молитве, свершая песнопения и чтения по книге. – Он достал из-под рясы требник, перелистал страницы. – Семь раз в день и среди ночи, как наставлял псалмопевец. Сам я испытал путь разума, начав с тривиума и квадривиума.
– Это кто такие? Или что?
– Семь искусств, предшествующие изучению богословия: тривиум – грамматика, риторика и диалектика; квадривиум – музыка, арифметика, геометрия и астрономия.
Он замедлил шаг, чтобы перевести дыхание, потому что тропа шла все круче вверх.
– Затем, окончив курс богословия в Париже, – заключил он, – я вернулся в ассизскую обитель и исполнял все требования монастырского устава. Как ни странно, после семи лет ученья и обязательных молитв я ощутил себя все более чуждым не только Господу, но и моим братьям. В монастырской жизни мне чего-то не хватало. И тогда я стал размышлять о братьях-отшельниках и задумываться, не ближе ли они к Богу, чем все мы.
Тема была близка его сердцу. Хоть чему-то он может научить Амату.
– Только в этих горах, сестра, я наконец начал видеть Бога – все еще «сквозь темное стекло», как говорит святой Павел, но, быть может, настолько явственно, насколько дано нам узреть Его на этой земле. Ты спросишь, что я делал для этого? Я сидел. Ничего более, просто сидел. Прислонялся к стене моей хижины и впускал в себя Бога. Если я сидел, закрыв глаза, Он являлся внутри меня. Если я открывал глаза, то видел Его во всякой твари, пробегавшей или проползавшей мимо, в каждом дереве, в каждом кустике, в каждой...