У Сергея Николаевича в то время, когда Тальянов вошёл к нему, находились секретарь обкома по сельскому хозяйству и заведующий сельхоз отделом обкома. Все трое оживлённо обсуждали последнюю сводку о хлебосдаче. Столы в кабинете, обтянутые зелёным сукном и мягкие кожаные кресла, и стулья, и длинные жёлтые шёлковые шторы на окнах, и большая карта области, — всё залито ярким солнечным светом. Ничто здесь не нарушало общей ласковой и светлой гармонии. Но люди, сидевшие здесь, не радовались солнцу. Были угрюмы и задумчивы. Сергей Николаевич говорил что-то о деле, о хлебосдаче. Он поворачивал голову то в сторону одного собеседника, то в сторону другого, сидевших перед ним в углах Т-образного стола. Пепельно-серые с проседью длинные волосы его, гладко зачёсанные назад, блестели как лавсановые нити, и крупный, с горбинкой нос поворачивался из стороны в сторону.
— Что у тебя? — спросил Сергей Николаевич, прерывая разговор и обращаясь к Тальянову.
— Пакет из Москвы, и больше особенно ничего, — ответил Тальянов, кладя дела ему на стол. — Тут отпечатанный протокол последнего заседания бюро, сводки о выполнении плана третьего квартала предприятиями промышленности и одно маленькое письмо. Весьма необычный случай, Сергей Николаевич, — сказал Тальянов, переминаясь с ноги на ногу. — Вот оно, сверху лежит. Пожалуйста, посмотрите.
— Ладно, посмотрю, — сказал Сергей Николаевич, пододвигая к себе бумаги.
Тальянов, чуть нагибая седую голову с вьющимися волосами по привычке вперёд, а получилось вроде как бы в знак подобострастия, — повернулся и с сжавшимся сердцем, в таком состоянии, какое бывает у человека, сделавшего неприятность своему близкому другу, о которой пока ещё тот не знает, вышел из кабинета.
Через час Сергей Николаевич пригласил Тальянова к себе и дал ему разгон.
— Ты зачем мне это письмо подсунул? Ты что, первый день у меня помощником? Я не ректор, чтобы решать такие вопросы.
— Знаю, Сергей Николаевич, — виновато ответил Тальянов.:
— А знаешь, так в чём же дело?
— Не хочется упускать парня. У нас ведь в области с Отечественной войны всего двое осталось. Оба глубокие старики. А тут молодой парень. Жалко упускать. Да и с институтом-то дикость какая-то. Надо срочно исправить. — Алексей Васильевич умолк.
— Ты как Дон Кихот, — ей-богу! Всю кривду на земле хочешь выправить, — сказал Сергей Николаевич, включая настольный вентилятор.
Он посмотрел на помощника. Тальянов стоял с таким виноватым просящим видом, что он невольно усмехнулся.
— Ну ладно, — сказал Сергей Николаевич, и, помолчав, прибавил: — Ты вот что, отдай это письмо Дергунову. Он разбирает какое-то дело, связанное с торговлей, пусть за одно решит и это. Тут ведь случай-то необычный. Занятия в институте начались. Группы укомплектованы. Надо посоветоваться кое с кем, а мне не до этого. Сегодня отправляюсь в Москву. Веришь нет, но первый раз еду в Москву с такой неохотой. Этот Яковлев, Шеварднадзе… Век бы их не видеть. Роют как кроты. Они думают, мы не видим куда они роют. Мы все видим! — Сергей Николаевич угрожающе постучал пальцем по стеклу. Взял в руки письмо: — Бедолага полковник, который пишет. Он ведь ни сном ни духом… Совсем зря проливал кровь в Афганистане. Сушился там как вобла девять лет. Ради чего, спрашивается?.. Забери письмо. Отдай Дергунову.