Бобби роется в бумажнике в поисках пятидолларовой банкноты, на чай Роману, и замечает, что Пинео глядит на него с неподдельной ненавистью. Так на вас смотрит злейший враг перед тем, как загнать пару патронов в свой дробовик. Пинео еще несколько мгновений испепеляет Бобби взглядом, а потом отворачивается и снова погружается в глубокие размышления над своей кружкой пива, сгорбив плечи, опустив голову. Похоже, они с Мазуреком находятся в плену одних и тех же злых чар.
Бобби просыпается за несколько минут до начала своей рабочей смены. Он звонит на работу, предупреждает, что опоздает, потом снова ложится в постель и задумчиво смотрит на большое оранжево-коричневое пятно, превратившее потолок в подобие географической карты. Вся эта история с Алисией... это ненормально, думает он. Трахаться они не будут, это ясно. И не только потому, что она так сказала. Он не может представить, что идет к ней в изысканно обставленную квартиру, словно сошедшую с картинки модного журнала, а равно не может представить Алисию в своем гадюшнике; и ни одному из них не приспичило настолько, чтобы бежать в отель. Бред какой-то, просто уму непостижимо. Они дурью маются, вот и все. Мучают себя с извращенным сладострастием. Она печальна, потому что пьет, чтобы быть печальной, оттого что пьет, чтобы быть печальной. Потому что боится, что чувства, которых она не испытывает, и есть подлинные чувства. Типичная постмодерновая манхэттенская чепуха. Скорбь как форма самоощущения. И теперь он туда же. То, что он с ней делает, наверное, является еще большим извращением, но у него нет желания тщательно исследовать свои мотивы – тогда извращение только усугубится. Лучше просто предоставить этой истории изжить себя и закончиться. Сейчас в городе наступило странное время. Мужчины и женщины ищут замысловатые пути бегства от своего неявного чувства вины. Смутного чувства вины от сознания, что они не в полной мере разделяют величественную скорбь политиков и публичных лиц, что их горе несовершенно, изрядно разбавлено повседневным: мыслями о сексе и футболе, о счетах за кабельное телевидение и о службе безопасности на работе. И все равно он чувствует необходимость сказать Алисии еще что-то, непонятно почему и зачем. Сегодня ночью он доверится ей, и она сделает то, что должна сделать. Депрессия, владеющая ими обоими, четырехслойная обертка души, пьеса в четырех актах.
Бобби стоит под душем, кажется, целую вечность; он не торопится на работу и даже думает, не прогулять ли сегодня. Но сознание долга, привычка и врожденное упрямство оказываются сильнее ненависти и страха перед ямой – хотя в действительности он испытывает не ненависть и страх, а некое смешанное чувство, сплавленное из них обоих, подобное продукту алхимической реакции, для которого еще не придумано подходящего названия. Перед уходом Бобби внимательно рассматривает содержимое верхнего ящика своего комода. Прежде всего он должен объяснить Алисии значение этих предметов. Но какое бы значение он им ни приписывал, они все равно остаются в известном смысле сувенирами, а, следовательно, поводом для стыда, свидетельством душевного расстройства. Однако, глядя на них, Бобби вдруг понимает, что данная коллекция имеет некий смысл, который он еще не разгадал и который поймет Алисия, если он объяснит ей все. Он выбирает половину женской туфельки. Собственно, другого выбора нет. Единственный предмет, достаточно впечатляющий, чтобы дать представление о чувствах, которые Бобби испытывает при виде него. Он засовывает туфельку в карман куртки и выходит в гостиную, где сосед смотрит мультфильмы по телевизору; его затылок виднеется над спинкой дивана.