Я прекрасно понимала, что у меня нет никаких шансов добиться чего-то в этой жизни самой. Чтобы учиться в престижном институте, надо иметь много денег. Мне платить за обучение нечем. Поступить на бесплатное отделение даже самого заурядного института невозможно. Троечный аттестат, да и знаний просто ноль. Когда другие дети грызли гранит науки, я приходила к матери в поликлинику и после уроков помогала ей мыть полы, а утром вставала с ней ни свет ни заря и мыла подъезды. Мать говорила, что так как я самая старшая среди сестер, то я обязана ей помогать, потому что она сама не справится, упадет на какой-нибудь скользкой ступеньке, схватится за сердце и упадет замертво. Конечно, когда в первый раз моя мать сообщила мне о том, что я должна вставать в пять утра и мыть с ней подъезды, я прокричала ей, что ненавижу ее гордость, ведь именно из-за нее мы оставили отцу все и теперь обречены на жалкое существование. Но моя нищая и гордая мать сказала мне, что я еще слишком мала для того, чтобы ее осуждать, и, всучив мне веник, принялась меня приобщать к труду. Я подметала, мыла полы, зевала, страдая от недосыпа, косилась на рано поседевшую, постаревшую мать, которая была по сути еще молодой женщиной, и в который раз говорила ей о том, как я ненавижу ее проклятую гордость, которая когда-нибудь нас всех погубит. В то первое рабочее утро я дала себе клятву, что никогда так быстро не постарею, буду жить, а не выживать, засуну свою гордость в самое потаенное место и продамся богатому человеку за деньги для того, чтобы забыть эти грязные подъезды, как страшный сон.
А однажды открылась дверь одной из квартир, и я увидела, как из нее вышел довольно солидный мужчина, который поцеловал провожающую его девушку в коротком халате и извинился за то, что он вынужден так рано уехать: жена позвонила, у дочери температура. А еще он сказал ей, что сегодня же переведет на ее счет деньги для того, чтобы она смогла купить себе подарок к Новому году – норковую шубку, и что рождественские праздники они проведут в Париже. Девушка захлопала в ладоши, поцеловала седоволосого мужчину и, не скрывая счастливой улыбки, закрыла дверь. Мужчина прошел мимо меня, брезгливо поморщился, посмотрев на ведро, и исчез из моего поля зрения. А я выронила половую тряпку из рук и подумала о том, что я хочу стать такой же. Я хочу ходить в сексуальном коротком халатике и встречать того, кто повезет меня на рождественские праздники в Париж и даст мне деньги на новую норковую шубу. Моя мать, заметив мою реакцию, сказала, что это отвратительно – быть любовницей-содержанкой женатого мужчины, и прикрикнула на меня, чтобы я не теряла время даром и мыла полы. Тогда я не стала спорить ни с ней, ни с ее проклятой гордостью, из-за которой она с тремя дочерьми вынуждена жить в перекошенном доме, который вряд ли когда-то снесут. Я знала, что спорить с ней бесполезно, потому что мы с ней разные. Моя мать ненавидела жизнь, а я пыталась ее полюбить.