Гудрид промолчала. Воспаленные глаза и раздирающий кашель Торни говорил ей то, о чем больная и сама знала уже давно.
Эфти, болгарская рабыня Торбьёрна, лежала поблизости. Ей было очень плохо, и она не могла помочь Гандольву управиться с животными, но при этом она ни разу не пожаловалась. Налитые кровью, карие глаза болгарки были устремлены на Гудрид, молча показывая на Торни, а потом Эфти покачала головой. Затем она указала взглядом на Гудни и Олава, лежащих рядом с матерью и стонущих в забытьи, и твердо кивнула Гудрид. Та молча наклонила голову в ответ. Да, она тоже знала, что дети Торни и Гудбранда выживут.
Эфти умерла, когда Гудрид и ее отец сами лежали в лихорадке уже несколько дней. Когда Гудрид почувствовала себя лучше, она увидела над собой испуганное лицо своей приемной матери; усталые глаза ее глубоко запали. Гудрид спросила:
– Ты здорова? Что с отцом и Ормом?
– Торбьёрн заболел одновременно с тобой. Вчера лихорадка у него уменьшилась. Орм тоже не мог подняться несколько дней. Вчера умерла Турид Четырехрукая: она сказала, чтобы ты взяла после нее крючок, которым она вязала льняные ленты. И еще двое из людей Торбьёрна умерли, только Стейн устоял и способен помогать Гудбранду на корабле. Съешь-ка это…
– Я не смогу проглотить ни кусочка, – с дрожью произнесла Гудрид…
– Все-таки попробуй. Торкатла вон проголодалась и все съела, – сказала Халльдис, улыбнувшись в сторону нисколько не похудевшей служанки.
Торкатла положила масла на кусок вяленой рыбы и добродушно ответила:
– Когда я наемся, я смогу подняться и помочь вам.
Халльдис собрала свои вещи и встала. Подойдя к кожаному навесу, она вдруг упала прямо на палубе лицом вниз. Гудрид в ужасе поднялась из спального мешка. Она была еще слабой, как только что родившийся котенок, и ей чудилось, будто ее лягнула в спину лошадь, едва она встала на ноги. Торкатла помогла ей перевернуть Халльдис на спину: приемная мать была горячей от лихорадки и впала в забытье.
– Она, наверное, сильно ударилась головой о палубу, – сказала Гудрид, но втайне она уже поняла, что настал черед Халльдис.
С большим трудом они уложили ее в спальный мешок, и Торкатла осталась сидеть с ней, а Гудрид тем временем направилась на корму проведать отца и Орма.
Торбьёрн держался на ногах. Он был одет в одежду из тюленьей кожи, но его знобило, пока он говорил с Эйольвом Бакланом. Рядом лежала Хильда, лакомясь вяленой рыбой: собака, довольно заурчала, увидев подходящую Гудрид.
Не произнося ни слова, Гудрид спрятала лицо на груди отца. Он рассеянно обнял ее и погладил по голове, как он обычно делал, когда дочь была маленькой. А затем сказал Эйольву: