— Может быть. — Он замолчал, но рука на ее бедре начала медленно двигаться вниз и вверх, неосознанно, пока его мысли витали где-то далеко. И только она начала поддаваться ощущениям под действием его рук, он начал объяснять:
— Одно дело быть обученным, милая, другое дело — иметь опыт. А сейчас, когда мир вокруг нас так неустойчив, то тут, то там вспыхивают мятежи, и пока страна привыкает к правлению Гарри, Вулвестон не может находиться в безопасности под управлением женщины. Поместье опустошила болезнь. Я понятия не имею даже о том, сколько человек там осталось, сколько арендаторов. Я видел только одну деревню всего один раз, и тогда меня происходящее совершенно не касалось. Деревни могли разграбить, жители могли покинуть их. Еще существует угроза того, что, ввиду симпатий вашего отца йоркистам, его люди теперь могут поддерживать Ловелла и Стаффордов.
— Стаффордов?
— Да, после того как мы проехали Вустер, мы слышали разговоры, что сэр Томас Стаффорд и его брат Хэмфри пытаются поднять против Гарри центральные графства, а Ловелл поднимает север. Я запретил солдатам говорить об этом в вашем присутствии, чтобы вы или другие женщины не волновались. Думаю, ваша поездка отсюда до Вулвестона будет достаточно безопасна, но когда вся Англия неспокойна, нельзя оставлять такое большое имение, как Вулвестон-Хазард, в руках женщины.
Элис молчала. Его рука скользила теперь по ее талии и вверх, к груди, играя с ней, все еще лениво, но с нежностью, и ощущения, пронизывающие тело, наполняли ее блаженством. Подвинувшись ближе к нему и положив руку на его щеку, она заявила:
— Вы во всем правы, сэр, я не подумала, что в такое трудное время наши люди примут мужскую руку в управлении легче, чем мою, но я бы предпочла вашу руку, Николас, а не Гуилима.
— Я тоже, но это невозможно. — Он поцелуями заставил ее замолчать, забыть их споры, чтобы утолить нарастающую страсть.
Когда он уснул, она лежала рядом, удовлетворенная, но сон не шел.
Элис подумала, что начинает лучше понимать его. С женщинами гораздо проще. Она довела его до бешенства и удивилась, что это удалось. Она надеялась только, что ее женское оружие позволит ей остаться целой и невредимой. Но потом, пожалев ее, Николас опять стал холоднее, даже злее, чем раньше. Она начала подозревать, что затронута его гордость, его гнев обратился внутрь, на самого себя. По-видимому, он считал милосердие минутой слабости.
Николас разбудил ее рано утром поцелуями, и когда она ответила со страстью, равной его собственной, он, похоже, забыл, что хотел отбыть до начала утренней службы, и остался с ней, дразня и лаская, пока она не стала бояться, что ее стоны наслаждения могут услышать в монастыре. Когда он наконец вошел в нее, ее тело бросилось ему навстречу, и когда все закончилось, она лежала, трепещущая, в его объятиях и ждала, пока пройдет последняя волна дрожи.