Он старался не думать об Элизабет, слишком это было тяжело. Джеймс любил Мэгги, нуждался в ней... и при этом отчаянно желал Элизабет, желал, как никогда прежде. Он мечтал, что подхватит ее на руки и отнесет в постель, чтобы любить там много ночей, пока не утолит свой лютый голод. Но даже когда он возвращался домой засветло, а потом долгие часы лежал рядом с ней, даже тогда он не осмеливался коснуться ее, изнемогая под гнетом непонятного ему чувства – то ли гнева, то ли вины.
А Элизабет не жаловалась. Спокойно занималась своими делами, будто это не ее муж проводил все ночи вне дома, с другой женщиной. Будто она заранее смирилась и чуть ли не ждала того, что неизбежно должно было произойти.
«А когда это случится, – мрачно думал Джеймс, – она не проронит ни единой слезинки». Элизабет есть Элизабет. Ни одной слезы – по бедному Джону Мэтью, ни одной слезы – по нему.
И, зная это, он презирал себя за свою слабость, за то, что по-прежнему желал ее.
Шли недели, и искры гнева и обида, тлевшие в его душе, разгорались все ярче. Так в сухом лесу крохотный огонек ждет только порыва ветра, чтобы превратиться в ревущее пламя.
Но, думая, что Элизабет спокойно спит по ночам, Джеймс жестоко ошибался.
По правде говоря, вряд ли она проспала хотя бы несколько часов подряд за то время, что прошло с их последнего разговора.
Порой она бодрствовала чуть ли не до утра, выдумывая себе множество всяких дел, чтобы с ее уходом у Джеймса не возникло никаких неудобств. Она варила варенье, консервировала и заготавливала впрок овощи. Банка за банкой выстраивались в кладовой, а в коптильне с потолка в ряд свисали аккуратные связки колбас и свиные окорока. Вся одежда Джеймса была заштопана и приведена в порядок. Детские вещички, вплоть до простынок и одеялец, убраны на чердак вместе с игрушками, которые так любовно чинил Джеймс.
Этим она заполняла свои одинокие ночи, стараясь не думать о том, что сейчас делает муж.
И еще она плакала. Совершенно одна в пустом доме, сидя в темноте, Элизабет плакала и ломала голову над тем, что же ей делать. По всей видимости, именно ей нужно сделать последний шаг – дать мужу свободу. Другого пути она не видела.
Каждую ночь, лежа в постели, она ждала, когда внизу раздадутся его шаги. И в те редкие ночи, когда он возвращался, она делала вид, что крепко спит, отчаянно надеясь почувствовать его руку на своем плече, хотя бы только раз перед тем, как наступит конец.
И вот как-то ночью на лестнице послышался непонятный шорох. Элизабет прикрыла глаза, но что-то вдруг встревожило ее. Она рывком села и прислушалась.