Дядя Иван выглядел празднично. Чисто выбрит, волосы подстрижены в скобку. Под узковатым в плечах пиджаком – синяя сатиновая рубаха с белыми пуговицами. Солдатские брюки заправлены в кирзовые начищенные сапоги.
Разом вспомнились Игорю летние беззаботные дни в деревне. Крепко обняв дядю, теребил за рукав, расспрашивал радостно:
– Как вы там? Тетя Лена здорова? А галчата твои?
– Все слава богу, – улыбнулся дядя Иван. – Алена кланяться велела.
– Чего же не приехала?
– Хозяйство не на кого оставить. Тебя в гости ждет. Малины, значит, вот прислала сушеной… Василису-то помнишь? Красивой она теперь девкой стала.
На кухню пришел Григорий Дмитриевич, позвал в столовую. У дяди Ивана сразу угасла улыбка.
– Я, Гриш, лучше тут посижу. Дюже у тебя народ серьезный. Я бы пропустил маленькую с Марфой Ивановной и спать. На базар спозаранку.
– Идем, – строго сказал Григорий Дмитриевич. – Там лесничий тебе место держит.
Дядя Иван одернул пиджачок, пригладил рукой волосы, сутулясь, пошел за братом.
В столовой был раздвинут большой стол, покрытый хрустящей, накрахмаленной скатертью. Со всего дома собрали сюда стулья. Закуска была приготовлена славная. По центру стола одна возле другой стояли глубокие обливные миски. В них кислая капуста – красная и белая, моченые яблоки, пупырчатые огурцы своего посола: с перцем, чесноком и листом смородины. В салатницах пламенел рубиновый от свеклы винегрет. Оттаивая, запотевали графины с водкой, только что принесенные из холодных сеней.
Жирные каспийские селедки, нарезанные крупными кусками, лежали в стеклянных лотках, открыв рты с пучками зеленого лука его выращивал на окне Славка). Рядом заливная рыба в светлом желе. Тесно стояли тарелки с закуской из магазина – сыром и колбасой. Для любителей был тут и белый, влажный, недавно натертый хрен, и густая горчица.
На маленьком столике возле двери дожидались своей очереди запеченный окорок с розовой корочкой, большие блюда с холодцом и вареное мясо в чашках.
– Вот это по-нашему, по-российски, – басил Брагин, усаживаясь на стул, скрипевший под его тяжестью. – Такой стол и трогать жалко, а ведь придется. Верно, Марфа Ивановна?
Бабка, причесанная по-праздничному, в голубой поплиновой кофте с буфами на плечах, в черной со множеством сборок юбке, будто помолодела, с лукавинкой поглядывала из-под платка.
– Не осуди, Дорофеич, не осуди. Чем богаты, тем и рады!
– Все бы вам скромничать, – грозил ей пальцем лесничий.
Григорий Дмитриевич утром побрил голову, и теперь она, гладкая, желтоватая, блестела под электрической лампочкой. Ворот новой, не надеванной еще гимнастерки врезался в крепкую шею. Рядом с ним – Антонина Николаевна. Синее платье с короткими рукавами не закрывает ее острых локтей. Губы немного подкрашены, и это старит ее. На груди многоцветно вспыхивает камешек в маленькой брошке.