Мы доехали до моей еще доступной комнаты в коммуналке. Меня, главным образом, интересовала сейчас моя большая уютная кровать. Ужасно хотелось его туда затащить, насмотреться на него, наслушаться звука его голоса, гладить его по спине… все такое. Беременность – период бурной работы гормонов.
– Маня, алле? Ты о чем сейчас думаешь? – дернул меня за плечо Митя.
– А? Я? Так, ни о чем, – встряхнулась я. – Вот здесь я и живу.
– Здесь? – он некоторое время бродил по ней, шокированный и потрясенный.
– Ага. Будешь чай?
– Давай. Я никогда не думал, что можно жить в таких условиях! – поразился он. Я с недоумением осмотрелась. А что тут такого? Просто немного неубрано. Ну, сильно неубрано. Правда, у меня есть заповедь – никогда не водить мужчин в неубранную комнату. Они же могут черти что обо мне подумать! Но, во-первых, он не просто мужчина. Он – отец моего будущего ребенка. Возможно, что ему предстоит видеть меня и в гораздо более жутких видах. А во-вторых…
– Маш, а где вы тут моетесь? – вырвал меня из раздумий он. Я забыла, что там было во-вторых. Как женщина, перевалившая на третий триместр, я имела право думать медленно и плохо. Врачами доказано, что в это время мозг теряет массу кислорода из-за того, что вся кровь направляется к дитю. Вот и славно. Лишь бы он родился умненьким.
– Маша!
– Ась? Не хочешь прилечь?
– Объясни, как ты тут оказалась? И где вы тут моетесь? – продолжал недоумевать он. Я засуетилась. Вот еще, отвечать на этот форменный допрос. Я бросила сумку и тетрадку на стол, а сама пошла на кухню, вымыть руки, поставить кастрюлю. Побыть минуточку одна, подумать, что стоит говорить, а что нет. Ведь, по сути, Митя обо мне почти ничего не знает. Может, лучше, чтобы это так и оставалось. Я стояла над конфорками и смотрела, как извивается огонь, пробиваясь сквозь разделитель. Маленькие порывистые синенькие язычки. Черт, почему так плохо соображает голова.
– Маша?! – внезапно спросил меня Митя изменившимся голосом. Я обернулась и увидела, что в руке он держит мою беременную тетрадь.
– Ой, это нельзя читать. Это очень личное, – забеспокоилась я.
– Может, ты все-таки расскажешь мне свою историю. Ты что, действительно из Грозного. Но ты русская? Ты же Маша, – впился в меня вопросами он. Я испытала сильнейшее желание снова свести этот разговор к шутке и смыться. Никому, даже Лиле я не рассказывала подробностей своей юности.
– А если я чеченка, ты развернешься и уйдешь? – полюбопытствовала я. Митя потупился.
– Я никуда не уйду. Почему ты думаешь, что я сволочь? Почему ты ничего не хочешь мне рассказать? И зачем, черт возьми, сюда приходил Дима? Что за игла? – Митя явно прочитал все разрозненные куски мыслей, которые я набросала в тетрадь. Надо же, читать умеет, а понимать – нет.