– Алло, Алиса? Ты тут?
– Конечно, – рассеянно отвечаю я. Вот бы было здорово, если бы Быстров увидел меня с Потаповым. Я в красивом платье выхожу из машины, небрежно поправляю челку. Мишка помогает мне выйти из нее, протягивает руку. На моем пальчике блестит колечко. Простое, без камней. Тонкое золотое кольцо. Я замужем. Он понимает, что я замужем, что я больше не могу и никогда не смогу принадлежать ему, как у Пушкина. «Но я другому отдана и буду век ему верна».
– Алиса, о чем ты думаешь, – трясет меня за плече Мишка. Я смотрю на него. Конечно, над его имиджем придется поработать. Серьезно. Эти разношенные джинсы не подходят. Только чистые левайсы, и без пятен от машинного масла. А еще лучше – деловой костюм. Отутюженные черные брюки, благородно-коричневого цвета английский твидовый пиджак, рубашка с галстуком. Придется похудеть на десять килограмм. И конечно, не афишировать любовь к радиоприемникам.
– Что? – пробормотала я. – Я думаю, что выпила бы чаю.
– Ты останешься? – с надеждой и глядя куда-то вбок.
– Думаю, да, – обнадежила я. Почему нет. Клин клином.
– Ничего себе, – шептал он, когда мы сидели в его комнате. Он жил с родителями. Мама, невероятно толстая и такая же румяная тетка, отец – молчаливый пожилой мужик с пузырями на трико и с масляными пятнами везде, где только можно. От них пахло пережаренным тестом и чем-то кислым. Может, капустой. Они жили в панельной пятиэтажке на Водном стадионе. Далеко от метро, далеко от меня. Далеко от Артема, что радовало больше всего. У Мишки была своя комната, двенадцать метров, разделенных с миром щеколдой – задвижкой. Маленький барьер, слишком маленький.
– Дверь закрыта? – переспросила я. Мне нравились барьеры. В моей комнате не было такой вот штучки и в нее вламывались все кому не лень. Мама, вечно несущая чушь про то, что я должна безмолвно подчиняться ее «Святой родительской воле». Отец, брезгливо оглядывающий мой творческий бардак, и вообще брезгливый во всем, что касается меня. Брат, бесцеремонный, кричащий: «Хватит трепаться по телефону. Сделай потише свою дурацкую музыку! Прекрати умничать!». Надо было как-нибудь поставить щеколду, но сама я не умела, а просить об этом папу или брата мне и в голову не приходило. Я затыкала уши, я закрывала глаза. Иногда я начинала визжать: «уходите, я не хочу вас видеть».
– А как же, – улыбнулся Мишка. – Можешь не волноваться. Мои не войдут.
– Отлично. Чем займемся? – полюбопытствовала я, делая вид, что читаю обложки, расставленные в стареньком желтовато-коричневом шкафу.
– А чем ты хочешь?