И вот теперь ресторан «Поплавок» был навечно пришвартован возле Тучкова моста.
За два часа до начала операции Алексей и Сурков провели разведку местности и все тщательно изучили. Сначала Сурков на чем свет стоит ругал напарника за то, что тот влез в это, на его взгляд, дохлое дело. Но Николаев упёрся и стоял на своём до конца — нужно помочь мужику, и баста!
— Да ты пойми, шпана! — горячился Сурков, и у него от возмущения подрагивали толстые щеки. — Он ведь законченный псих, по нему это сразу видно.
Его нужно связать и, не мешкая, отправлять в Москву, в Кащенко… — А почему обязательно в Москву?
— Потому что у нас в городе никто этого психа лечить уже не будет!
— Ладно, кончай, Сурок… Он не псих, он обычный мужик. И у него серьёзная проблема. И мы просто обязаны помочь. Если не мы, то кто?
— Смирительная рубашка ему поможет! Ты только вдумайся, что он несёт.
«Зомби… Сам под машину кинулся… Гипноз…» Начитался «жёлтой» прессы, вот и несёт все подряд, совершенно не думая!
— Но помочь ему все равно надо!
— Обойдётся!
— А я говорю — надо… так они спорили примерно минут десять, потом Сурков неожиданно уступил.
Делай что хочешь, махнул рукой он, а я за это не отвечаю… Проведя рекогносцировку, они наметили места слежения, прикинули, где можно разместить людей, которые будут блокировать подходы к «Поплавку». После этого показали все это на схеме полковнику Тарасову. Для утверждения.
Иван Иванович довольно долго изучал схему, задавал каверзные вопросы и, наконец, видимо удовлетворённый ответами подчинённых, изрёк:
— Получается, что все вы предусмотрели, все варианты просчитали и все ходы-выходы перекрыты, так, что ли?
— Так точно! — вылез первым толстый Сурков, он всегда любил лишний раз показать начальству, что предан и верен до последнего.
— Ты тоже так думаешь? — обратился Тарасов к Алексею.
Тот пожал плечами. Ему не понравилось, что полковник трижды упомянул слово «все». Это прозвучало так, словно Тарасов знал что-то такое, о чем его подчинённые не догадывались. Это отдалённо напоминало ситуацию, когда учитель, вызвав ученика к доске, ясно видит допущенную им ошибку, видит, но молчит, исходя из каких-то своих подлых педагогических соображений… Николаев помрачнел (он не любил загадок), набычился. В нем вдруг заговорил дух противоречия. Если на него вдруг оказывалось самое малейшее давление, то он тут же «выпускал иглы» — стоял на своём до конца, даже если видел, что его позиция ошибочная.
— А чего тут думать… Трясти надо!
Полковник недовольно хмыкнул. Он в глубине души любил Николаева, справедливо считая его неплохим сотрудником, но внешне старался это не показывать. К тому же ему претила внешняя раскованность Алексея, за которую Иван Иванович его не раз прилюдно называл раздолбаем и шпаной. Николаев на «шпану» не обижался. Он был с Лиговки, а там все парни так себя называли.