Он хотел разбить китайский фарфор, взять кувшин с водой и бросить его в окно, чтобы увидеть, как обожженная глина превратится в тысячу осколков. Вместо этого его левая рука сомкнулась вокруг спинки кресла.
– От этого я мог бы и отказаться, но все остальное напрямую связано с титулом. Мой собственный капитал вложен в винокурни Глен-Рейлэка. Доход от этого дела в первые десять лет обещан Ратли для Томаса. Если я откажусь от графства, что я смогу предложить вам? Только нищету и еще в придачу – убогого сухоручку. – Доминик жестом остановил ее, когда она попыталась возразить. – Я говорю это не из жалости к себе! Я был офицером, у меня нет другого ремесла. Как я могу просить вас выйти за меня замуж? Обрекать жену и детей на жалкое существование...
Кэтриона уронила руки, и синий цвет ее глаз засиял в лучах солнца. Не скрывая облегчения, она выдохнула:
– А вы бы сперва спросили будущую жену. Возможно, она ни в чем не стала бы вам перечить, за исключением одного: она никогда не позволила бы вам жить вдали от Лондона, довольствуясь подачками Ратли, не позволила бы ради нее жертвовать собой, своей душой, отказавшись от дарованного судьбой предназначения. В этом вы правы.
– Значит, для нас всякое будущее исключено? Я привязан к Лондону, вы – к Дальнему Северу. Мое предназначение – мой же бич? Я готов отказаться от всего, чтобы жениться на вас, но, оказывается, и это не решит дела...
– Вы, как всегда, все переиначиваете, Доминик Уиндхэм, – сердито сказала Кэтриона, – и опять пытаетесь подтолкнуть меня к безумной сделке с судьбой. То, что вы себе предрекаете, никогда не случится – в этом я уверена. И потом – разве только вы заслуживаете страданий? Я также виновата. Разве есть такой грех, в котором не было бы моей вины, разве только вы можете приносить жертвы?
– Не понимаю, о чем вы говорите... – Доминик резко повернулся.
– Простите, но в этих вещах я откровеннее вас. – Кэтриона потупилась. – Я приехала сюда из-за вас, из-за того, что существует между нами. Я пришла к вам потому, что меня мучила тоска. Это было невыносимо. Я отрицала свои чувства и без конца внушала себе, что не люблю вас. – Ресницы ее увлажнились и заблестели. – Вы думаете, я не способна смирить себя, отбросить ради вас свою гордость и тщеславие, не могу быть честной? Я с радостью приму вас – таким, какой вы есть, со всем, что делает вас Домиником Уиндхэмом, с вашим английским титулом, вашим упрямством, гордостью и покалеченной рукой. Со всем этим!
Доминик почувствовал привычное жжение в правой руке.
– Увы, мне не нужно любви из жалости.