– Господин Путилин, арестуйте мстителя. Он перед вами!
Пускать его в гостиную нельзя было ни в коем случае. «Шиш вам!» – подумал Иван Дмитриевич, имея в виду Певцова с Шуваловым. Он присел на ступеньку, похлопал ладонью рядом с собой:
– Садись-ка, потолкуем…
Из гостиной, приглушенная стеклами, лилась нежная мелодия вальса, клавиши рассказывали о прекрасном голубом Дунае – это Хотек, предъявив Шувалову ультиматум, подсел к роялю.
Поручик послушал и опечалился: не дай бог придется форсировать Дунай с винтовками Гогенбрюка. Он вынул из-под шинели косушку:
– Хлебнем, что ли, напоследок?
Выпили прямо из горлышка, как те супостаты в оконной нише, но закусили не чухонским маслом, а солеными грибами – пальцами вытащили по грибку, потом Иван Дмитриевич закупорил скляночку и сунул обратно в карман: кто знает, как жизнь сложится, какая будет закуска?
– Тебе за меня орден дадут, а ты грибочков жалеешь, – укорил поручик.
Иван Дмитриевич отвечал, что не возьмет орден, неправдой заслуженный.
– Истинный крест, не возьмешь?
– Не возьму. Грудь прожжет.
– Тогда слушай, – растрогался поручик. – Сходи завтра ко мне на квартиру, – он назвал адрес, – денщик тебе мою винтовку отдаст. Красавицу мою! На охоту поедешь, самое милое дело. А на суде всем расскажешь, каково бьет.
Иван Дмитриевич тоже умилился:
– Дай поцелую тебя, голова садовая!
Они расцеловались, и поручик поклялся, что когда по смерти окажется в раю, а Иван Дмитриевич – в аду, то он, поручик, – слово офицера! – будет просить за него у бога и если не сможет умолить, то сам бросит райские кущи и пойдет в ад, чтобы хоть там, но неразлучно им быть вместе.
– Пора! – он встал. – Всем объявим.
Иван Дмитриевич тоже встал, заступая ему дорогу, когда странный образ явился в конце улицы.
– Глянь! Что это там?
Поручик вгляделся: по направлению к ним быстро и, главное, совершенно бесшумно, как призрак, примерно в аршине от земли, колеблясь, непонятное туманно-белое пятно плыло в ночном воздухе.
Через полминуты оно приблизилось, Иван Дмитриевич различил вверху голову, а внизу, под пятном, ноги. Агент Сыч, оправдывая свою фамилию, беззвучно летел по улице в одной рубахе, и в следующий момент стало ясно, почему не слыхать стука шагов по булыжнику, – он был в валенках.
– Кто раздел? – деловито спросил Иван Дмитриевич. – Не Пупырь? А сапоги где?
– Все в залог оставил, – тяжело дыша, выговорил Сыч. – В Знаменском соборе. – Он протянул вперед кулак, разжал его и сладко, блаженно причмокнул: – За нее вот!
Еще не веря в эту фантастическую удачу, Иван Дмитриевич первым делом попробовал монету на зуб. Золотая! Обнял Сыча, облобызал в обе щеки: