— Ты действительно отъявленный лжец, — убежденно сказал я. — У меня хорошая память, в отличие от тебя. Я предупреждал в Танжере, что будет, если ты когда-нибудь обманешь меня, поэтому берегись! А теперь я хочу услышать правду — был Курце рядом с Паркером, когда его убили?
Повисло долгое молчание.
— Ну, так был он рядом? — требовал я ответа.
Наконец его прорвало.
— Нет, не был, — взвизгнул он. — Я выдумал это. Его там не было, он был на другой стороне долины.
— Кто же тогда убил Паркера?
— Немцы, — отчаянно кричал он, — это были немцы… Я говорил тебе, что это были немцы.
Трудно было, конечно, ожидать, что Уокер сознается в убийстве, но выражение лица выдавало его. У меня не было причин щадить его, поэтому я сказал Курце:
— Это из-за него Торлони напал на нас.
Удивленный Курце проворчал:
— Каким образом?
Я рассказал ему о портсигаре, а потом повернулся к Уокеру:
— Прошлой ночью Курце спас тебе жизнь, но, ей-богу, лучше бы он дал тебе утонуть. Сейчас я уйду, и пусть он делает с тобой, что хочет.
Уокер поймал мою руку.
— Не оставляй меня, — взмолился он.
Он всегда боялся, что это может случиться, что никого не окажется между ним и Курце. Он специально очернил Курце в моих глазах, чтобы иметь союзника в давнем поединке с ним, но теперь я был на стороне Курце. Уокер боялся физической расправы, ведь свои убийства он совершал из засады, а Курце для него был воплощением насилия.
— Пожалуйста, — хныкал он, — не уходи.
Уокер перевел взгляд на Франческу, в глазах его была страстная мольба. Она отвернулась, не проронив ни слова, и поднялась по трапу в кокпит. Я стряхнул его руку и последовал за ней, закрыв за собой люк.
— Курце убьет его, — прошептала она.
— Разве у него нет такого права? — возразил я. — В общем-то я не сторонник личной расправы, но в данном случае готов сделать исключение.
— Уокер меня не волнует, — сказала она, — я думаю о Курце. Никто не может убить подобного себе и остаться прежним. Пострадает его… его душа.
— Курце поступит так, как сочтет нужным.
В глубоком молчании, отвернувшись друг от друга, мы смотрели на беспокойное море.
Люк кабины открылся, и в кокпит вошел Курце. Хриплым голосом он сказал:
— Я собирался убить этого ничтожного ублюдка, но не смог даже ударить. Ну как можно бить человека, который не хочет даже защищаться. Это просто невозможно, правда?
Я усмехнулся, а Франческа весело засмеялась. Курце посмотрел на нас, и на лице его медленно стала появляться улыбка.
— Но что же нам делать с ним? — спросил он.
— Бросим его в Танжере, и пусть идет на все четыре стороны, — сказал я. — Он испытал самое страшное, что может испытать человек, — смертельный страх.