Все еще дикий первобытный мир, мелькнула мысль. Как было у первых поселенцев Америки, те тоже не знали специализированных лечебниц по психологической реабилитации.
Странно только, что в Америке евреи настроили этих лечебниц, а в Израиле их как будто и вовсе нет.
Мария легко поднырнула под желтую ленту оцепления, Стивен посматривал на ее окаменевшее лицо, в древне-диких глазах сверкает понятная жажда убийства. Здесь, вспомнил он, на этой древней земле родилось знаменитое: око за око, зуб за зуб, и сколько бы последующее христианство ни опровергало, ни насаждало свои более гуманные нормы, человечество предпочитает негласно придерживаться этой понятной своей справедливостью формулы: убийц – убить!
– Пойдем, – сказал он настойчиво, – теперь этим людям лучше нас помогут медики.
– А этим? – спросила она.
За огороженной лентой, которую охраняет полиция и набежавшие со всех сторон военные, толпится народ, там крики, плач, проклятия, а внутри ограждения над трупами склонились те, кто чудом выжил: мать над убитым ребенком, парень с залитым кровью лицом над девушкой, у которой вырвало плечо и половину грудной клетки. Санитары его пытались поднять и увести, но он прижал труп к груди и ничего не слышал, не видел, не чувствовал, кроме своего безутешного горя.
– Пойдем, – повторил он.
Марию пришлось буквально уводить силой, она то и дело останавливалась, на ее лице такая ярость, что он не раз ощущал рядом с собой жрицу, которая бестрепетно вскрывает грудь очередного пленника на жертвенном алтаре и вырывает оттуда еще бьющееся сердце, под крики толпы вздымая его над головой в окровавленной ладони.
– Господи, – проговорил он, подпустив в голос малость испуга, самую малость, – что за страна, что позволяет у себя такое? Куда смотрит полиция?
Она сказала сквозь зубы со сдержанной яростью:
– Это единственная страна, в которой уже взрывались иракские СКАДы, «катюши» из Ливана, самоубийцы из Газы и снаряды из Сирии, но все равно трехкомнатная квартира здесь стоит дороже, чем в Париже!
Он округлил глаза:
– В самом деле?
– Уж поверь, – ответила она с глубокой грустью.
Он залюбовался такими быстрыми переходами от деловитости, с которой перевязывала раненых, к ярости, а затем к темной печали.
– Да верю, – ответил он торопливо. – Вижу, потому и верю. А так бы… не знаю. Может, не поверил. В нормальной стране из таких мест уже убежали бы.
– Евреи ненормальные, – ответила она.
– А ты?
– И я ненормальная, – ответила она с гордостью.
Он искоса посматривал на ее древнеегипетский профиль, такие видел на стенах гробниц фараонов, прохожие испуганно поглядывали на его окровавленную рубашку. Время от времени кто-нибудь подбегал и спрашивал, не нужна ли помощь.