Я содрогнулся, представив этот кошмар. Обнаженная женщина, с которой сдирают кожу, ее дикие крики экстаза, толпа обезумевших двуногих зверей, что ловят кайф, расслабляются, оттягиваются по полной… Черт, но ведь я их тоже стыдливо называю эсээмщиками, а не садомазохистами, это уже шаг к признанию.
– Кожу снимут всю! – прокричал он мне вдогонку. – С кожей лица, ресницами, бровями!.. С прической от Вовика Гарбузяна!
Здание суда на параллельной центральной улице, там трех– и четырехэтажные здания старинной кирпичной кладки. Даже внутри пахнет стариной, стены коридора в деревянных панелях, двери строгие, коричневые, без лишних украшений. Да и народ здесь серьезный или старающийся казаться серьезным. Ведь немало народа именно сюда ходят, как в цирк, получают кайф от судебных процессов вживую.
Навстречу мне вышла молодая женщина с милым усталым лицом, за руку вела ребенка лет пяти. Этот карапуз, держась за руку мамы, посмотрел на меня внимательно и серьезно, словно будуший пророк. Сердце внезапно кольнуло, что я – совсем не старик, буду уже мертв, когда этот ребенок войдет в мой возраст. Это несправедливо, природа не должна разбрасываться драгоценостями! А я – драгоценность.
Законы, правильные и даже мудрые в отношении животных, должны перестать действовать в отношении обладающих разумом. Разум не может примириться с мыслью, что надо уйти из жизни, как уходят жуки, мухи, коровы. Те не понимают, что уходят, а человек…
Впрочем, разум для того и дан, чтобы человек возмутился и сам взял себе полагающееся разумному существу бессмертие.
Но если мы разумные, то должны идти к нанотехнологиям сознательно и целеустремленно, а не потому и не тогда, когда парфюмерным фабрикам понадобится особая губная краска, изготовляемая с помощью нанотехнологий!
Я вздрогнул, ибо, углубившись в печальные и возвышенные мысли, едва не прошел здание суда насквозь, как терминатор винный ларек. В коридоре народ с угрюмыми и озлобленными лицами, я поинтересовался, где сейчас адвокат Вертинский. Ко мне сразу же прониклись заметным уважением и начали посвящать в тайны их тяжб. Кое-как отделавшись, я проскользнул в сторону зала суда. Дверь прикрыта, но в нее то и дело заглядывали. Похоже, ждут конца заседания. Я тихонько проскользнул в зал, неслышно сел в заднем ряду. В зале, рассчитанном на двести человек, не больше двадцати, из них трое подростков, что зашли, спасаясь от дождя, теперь зажимают девку, я видел, как с нее стащили трусики, она умело изогнулась, разгружая обоих сразу.
Вертинский, сильно постаревший за последний год, обрюзгший, со скучающим видом вслушивался в речь обвинителя. На самом деле, как я его уже знал, он мыслями где-то далеко, а за процессом в этом зале следит крохотная часть мозга, он это умел проделывать виртуозно. Насколько я понял из речи обвинителя, дело какое-то пустячное. Обвиняемому грозит штраф за то, что помыл руки в туалете. Сейчас это считается позорной дискриминацией отдельных частей тела, завуалированным оскорблением в адрес тех правозащитников, кто добивается полной свободы и равноправия. Лоху проще бы уплатить штраф, это копейки, но он завелся, подал в суд. Добро бы отстаивал свои права мыть руки, это бунтарство, но он старался доказать, что он лояльнейший гражданин, никогда ничего не нарушал, что у него есть грамоты и благодарности от Общества Американо-Русской дружбы и еще двух благотворительных кружков, где контрольный пакет имеют американцы. Обвинитель напирал, что виновный совершил явно выраженное сопротивление, ибо оно было совершено не в своей личной ванной, а в общественном туалете. На виду у других! Тем самым призвав к игнорированию общечеловеческих норм поведения.