Вцепились в еду. Карась:
- Свадьба, что ль?
- Нет. Поминки. По-нашему - хист. Пропал человек.
- Зарезали, что ль?
- Я о живом говорю, не о мертвых. Те в земле уж который год.
- Что-то я не пойму: кто пропал, почему?
- Нет большей обиды у нас, чем сказать: «Мертвых своих держишь впроголодь». Их надо кормить - то есть гостей звать к себе, печь хлеб, резать скот - чтоб всю общину насытить. И так - каждый год. Сородичей мертвых немало. Соседей живых - тех поболе. Не знаю, много ль едят покойные - живых лепешкой не ублажишь. С поминками медлишь - в общине проходу нет мол, вот негодяй! Шкуру сдерут. А кто послушен, того подстрекают на новые траты: он, мол, человек чести. Хороший человек. Я отчего в наймитах хожу, брожу с караванами? Нищий. Хозяйство - дном кверху. Дотла разорен поминками частыми…
Он с кряхтеньем улегся спиною на гребень ограды, руки за голову кинул - и будто хотел засвистеть, но тут же губу закусил, лишь замотал головой.
Руслан бросил кость, кою дотоле глодал; Карась, как слепой, хотевший в реке искупаться, С боязнью спустил ноги в зеленую жижу загона. И, как слепой, пустоту озирая, с испугом сказал:
- Живых… мертвые жрут?
Ветер на миг прорвал пелену испарений, незримых, но ощутимых и гнусных, по лицам хлестнул назидательно; ноздри сузились, свежесть ловя, раскрылись искательно, жадно… но тут ветер стих. Снова удушье. Однако в Русланову юную душу вселилось уже - пусть смутным намеком - ужасное, неискупимое: «Живые во имя мертвых гложут живых».
И опять, и опять, и опять - скорбный путь…
Пленные Роду молились, Хорсу, Семаргу. Кто умет хоть чуть волховать, обереги делал для других. Не железные, правда: где его взять, то железо, да и как с ним управиться без молотка, без клещей, без прочих орудий кузнечных? Из прутьев плели, Хитро вязали тряпье. Может, поможет…
Руслан шагал опустошенный.
- Знаешь, - сказал Карасю. - Похоже, все заодно: Теньгрей, готский Водень и Плешь.
- А… наши? - со злостью - Карась.
- Они? - У Руслана язык сразу усох. - Жутко мне, брате. Однако… чем они лучше? Недобрые. Страшные.
- Вроде чертей.
- Молчи, лиходей! Род - он покажет тебе…
- Роду я боле треб не кладу - и не буду.
- Дурень! Уймись. Испепелит…- Но прежнего страха в душе нет уже: только боль да печаль.
- О боге, я слышу, бедные чада, ведете речь? А ведомо ль вам, кто он есть?
Глянули: сбоку идет старик, босой, в ризе рваной. Тот самый, который вчера Руслану рубаху отдал свою. Он пристал к вшивой грязной толпе в аланском селе, где поминки справлялись, и сразу всех покорил, удивил - будто веревкой незримой скрутил и без боли их удавил. Тихий, немощный, добрый - а властью, похоже, немалой владел: аланы, булгары, хазары его стороной обходили. А встретясь нежданно лицом к лицу, смирели, просили благословить.