Секундант Маратина, сегодня еще более надменный и важный, округлил глаза:
– Это… это неслыханно! Это вы должны принести извинения, а мы… мы еще посмотрим!
Засядько слышал, о чем разговор, покусывал губы, чтобы не рассмеяться. Внукову нравится таинственность и запретность, он прямо упивается ролью участника запрещенного властями действа, раздувается от гордости и тщеславия.
Наскоро закончив с формальностями, он раскланялся и вернулся к Засядько. Тот взглянул вопросительно. Внуков объяснил:
– Примирение исключено абсолютно! Поединок должен продолжаться до первой крови… или…
Засядько вышел на середину полянки и молча вытащил шпагу из ножен. Маратин расстегнул и сбросил камзол, теперь они оба были в белых рубашках. Маратин даже расстегнул ее на груди, будто показывая, что под ней нет панциря, на самом же деле остро завидуя счастливцу, который без мундира выглядит еще моложе и сильнее.
Засядько встал в боевую стойку, Маратин вытянул вперед руку со шпагой, стукнул клинком о клинок в приветствии-угрозе. Секунданты встали по краям поляны, гвардейский офицер велел:
– Поединок… начали!
Шпаги зазвенели, ударяясь друг о друга сперва ощупывающе, потом все увереннее, злее, настойчивее. По изменившемуся лицу Засядько понял, что Маратин ощутил силу его кисти, когда шпагу отбрасывает после каждого даже вроде бы легкого удара, а острие генеральской шпаги все время нацелено прямо в лицо.
Все же Маратин фехтовал умело, он выглядел сильным и неутомимым, в нем не было ни капли жира, а узловатые сухожилия выступали под кожей, как толстые веревки. Его шпага словно бы постоянно искала позицию для удара, даже если стойка была явно невыгодной, на лице было выражение, будто выбирает место, куда воткнуть отточенное как бритва острие. Засядько держал лицо недвижимым, пусть не догадывается, что нехитрый маневр разгадан и утомить его так просто не удастся.
Сам он орудовал шпагой легко и с удовольствием. К Маратину вражды не чувствовал, а если дуэль до первой крови, то придется слегка ранить, царапнуть руку или плечо, все будут удовлетворены. И Маратин на продлении поединка настаивать не будет, уже видит, с кем скрестил оружие…
Он разогрелся, его шпага блистала на солнце, звенела весело. Двигался легко и быстро, даже быстрее Маратина, а тот все больше сковывался, становился угрюмее, на лбу выступили крупные капли пота. Секунданты встали рядом, смотрели неотрывно. Им было уже ясно, что Засядько мог бы ранить или убить противника, но, похоже, генерал так истосковался по звону шпаги, так увлекся самим поединком, что устроил для себя и других целое представление…