— Почему ты все время носишь белое? — спросила она.
«Ну вот, опять начинается», — подумала я.
— Рубаха не белая, — заявила я. — Она… цветом похожа на… хлопья. — Как будет по-французски «овсянка», я не знала.
— Ничего подобного. Я ем на завтрак кукурузные хлопья и они оранжевые.
Я и сама, бывало, ела по три тарелки кукурузных хлопьев и не наедалась.
— Ладно, скажи ты, что мне надеть.
Сильвия захлопала в ладоши, помчалась в гостиную и принялась рыться в моей сумке.
— У тебя все белое или коричневое! — разочарованно крикнула она и в тот же самый момент вытащила голубую рубаху Жана Поля. — Кроме этого. Ее и наденешь, — безапелляционно заявила она. — Раньше-то почему не надевала?
Якоб еще в Мутье велел постирать рубаху. Следы крови практически исчезли, только сзади осталась ржавая полоска. Я думала, ее и не заметишь, если специально не приглядываться, но Матильда, стоило мне одеться, сразу обратила внимание. Уловив ее удивленный взгляд, я вытянула шею и исхитрилась посмотреть назад.
— Ну и пусть, — сказала я.
— Жизнь — сплошная драма, — рассмеялась Матильда.
— Честное слово, раньше так не было!
Матильда бросила взгляд на часы:
— Поехали, не будем заставлять месье Журдена ждать нас.
Она открыла стенной шкаф в коридоре, вытащила спортивную сумку и протянула ее мне.
— А вы правда ему звонили?
— Знаете, Элла, он хороший человек. Добрый. Теперь, убедившись, что ваша семья действительно из этих краев, он будет обращаться с вами как с блудной, а ныне вернувшейся в отчий дом племянницей.
— А месье Журден — это тот самый дядя, который называл меня «мадемуазель»? Тот, который с черными волосами? — спросила Сильвия.
— Нет, то Жан Поль. Месье Журден — старичок, который свалился с табурета. Помнишь?
— Жан Поль мне понравился. Он там будет?
Матильда подмигнула мне.
— Смотри, это его рубаха, — сказала она, дергая ее за полу.
Сильвия с любопытством посмотрела на меня:
— Тогда почему же носишь ее ты?
Я покраснела, а Матильда рассмеялась.
День выдался чудесный. В Менде было жарко, но чем выше мы поднимались в горы, тем свежее и прохладнее становился воздух. Всю дорогу мы распевали, Сильвия учила меня песенкам, которые слышала в лагере. Странно, конечно, петь, когда едешь на похороны, но, возможно, сейчас это было к месту. Мы ведь везли Мари домой.
Едва мы подъехали к мэрии, как на пороге показался месье Журден. Он поочередно пожал всем нам, включая Сильвию, руки, а мою немного задержал.
— Мадам, — с улыбкой сказал месье Журден.
В его обществе мне все еще было не по себе; может быть, он и сам ощущал это, оттого и улыбка у него была смущенная, как у ребенка, который ластится к взрослому.