Богат и славен город Москва (Фингарет) - страница 58

Напряжённое ожидание длилось несколько дней. Ни один из князей не начинал битвы. Оба приглядывались. Войско Витовта превосходило численностью и было лучше обучено. На стороне москвичей, ставших за безопасность родной земли, была уверенность в правоте дела. Что перевесит?

Поразмыслив, Витовт решил, что схватки на Угре ему не выиграть.

Лучше уйти с честью, чем позорно бежать. Он отступил, не приняв боя.

После встречи на Угре Литва для Москвы перестала представлять опасность.

– Теперь у нас руки развязаны, – сказал Василий Дмитриевич, вернувшись в Кремль. – Займёмся другими делами.

Что имел в виду князь, никто из бояр не понял. Знали одно: литовцы не так были страшны, как Орда. Гонец за гонцом из Орды мчался, и в каждом письме вопрос: «Почему, московский князь, не присылаешь выход?» – и в каждом письме угроза.

– Чего ждём? – беспокоился старый Уда. – Того и гляди, дождёмся; пожалует в гости сам Едигей, пировать пир кровавый. Надо отправить выход поганому.

– Казны нет на это, – возражал Иван Кошка.

– Куда ж подевалась?

– Сколько ни есть, всё на дело пущено. Строить крепости – надо, через дремучие леса прокладывать дороги – надо, мосты возводить – тоже надо. Вышла Москва в первый город, теперь ей до всего забота. Казна пущена на дела всей Руси.

– Пусть так, – отмахнулся Иван Никитич. – Да ведь казну пополнить не велик труд: объявить новый побор, и всё тут.

– Не горячись, боярин. Людишек разоришь, чем сам сыт будешь? – вмешался Плещеев.

Василий Дмитриевич слушал боярские споры. Сам помалкивал. Замыслов своих не открывал и о выходе для Орды не заговаривал. На что надеялся великий князь?

Тем временем Москву постигла большая утрата: умер Феофан Грек. Все иконники провожали в последний путь своего живописца. У многих в глазах стояли слёзы.

Епифаний Премудрый, переживая вечную разлуку с другом, непрестанно думал о нём. В письме, отправленном в Тверь, он написал: «Сколько бы с ним ни беседовал, не мог надивиться его разул му, его иносказаниям и его хитростному строению. Когда он рисовал или писал, никто не видел, чтобы он когда-нибудь взирал на рбразцы, как это делают некоторые наши иконописцы. Он же, казалось, руками пишет роспись, а сам беспрестанно ходит, беседует (С приходящими и умом обдумывает высокое и мудрое».[4]

– Невозместимая потеря, – сказал Василий Дмитриевич, узнав о кончине Феофана. – Тем более горькая, что приспело время поднять из праха порушенное Батыем, прежде всего – славу Руси – Успенский собор во Владимире.

Услышав такое, Иван Никитич обеспамятовал и принялся топать ногами: