– Нет. Это они заманили в капкан нас. Теперь мы показываем когти.
– Эй, стройтесь! – крикнула воительница, поворачиваясь лицом к Клинкам. – Кто там у вас следующий? Перерыв закончился!
– Так что же ты решила? – вполголоса спросил у нее Кэн.
– Там видно будет, – бросила она через плечо. – Как тебя зовут?.. Вот здесь распишись. Да, ставь крест, а потом обмакнешь палец в чернила и во-от здесь...
/смещение – невидимый ветер щекочет ресницы/
Армахог вернулся только к вечеру следующего дня, запыленный и усталый, как рудничный каторжник. Он зашел к себе, чтобы переодеться в чистое, поцеловал в щеку Валькидэ и сообщил: вернется поздно. Жена молча кивнула – она понимала, что к чему. Иногда старэгх ей завидовал.
Он пришел в зал заседаний и, к своему изумлению, обнаружил: никого нет. Непривычно, ведь последние дни все, кто имел отношение к войне и связанным с ней проблемам, буквально жили в зале. Теперь же – никого.
Наверное, ушли ужинать.
Он присел на кресло и попытался хоть немного расслабиться. Тело тяжело вибрировало, как после длительных тренировок по фехтованию. Армахог вспомнил свою поездку на рудники, безжалостное слепящее солнце, голые спины каторжников в рубцах, громыхание цепей. Потом они с Укрином и Согом сидели в хлипкой хибарке управляющего, пока кто-то из «подошв» бегал за ним самим.
Пришел управляющий – толстый потный мужчина с зеркально блестящей лысиной. Он поначалу никак не мог понять, «чего нужно», и только опасливо косился на двух Клинков, приехавших вместе с Армахогом. Потом все-таки уразумел, что от него требуется, и предложил господам – пока будут собирать «счастливчиков» – на выбор: либо остаться здесь, либо совершить экскурсию по рудникам. Старэгх согласился прогуляться. Согу и Укрину это тоже показалось интереснее, чем истекать потом в хибарке управляющего.
Уже у входа в шахту на них навалился тяжелый и смрадный чад, который казался почти видимым; он оседал на теле плотной маслянистой пленкой – смесь запахов пота, человеческих и звериных испражнений, металла, каменной крошки, крови и тухлого мяса. Со всех сторон, неразличимые, стучали кирки, перекликались голоса, кто-то надсадно кашлял.
Начиная от самого входа и далее, все глубже и глубже, к стенам были прикованы каторжники. Эти люди, остриженные наголо и одетые в какие-то рваные тряпки, тяжело взмахивали кирками, откалывая куски породы, а потом складывали осколки в специальные корзины и отставляли в сторону. Затем приходили другие заключенные и уносили корзины. Где-то породу, видимо, сортировали; нужное упаковывали и отсылали куда следует, остальное выбрасывали.