– Уж не хотите ли сказать, что в детстве тоже не отличались излишне примерным поведением? – заинтересовался Бенедикт.
– От кого бы мне его унаследовать?
– Но ведь все-таки вы у кого-то научились манерам. Ведь вы – истинная леди.
Батшеба отвернулась, сложила руки на коленях и устремила взгляд вперед.
– Да-да, – подтвердил Бенедикт. – Никаких сомнений. Уж в этом-то я разбираюсь.
– Я и должна была стать леди, – сухо подтвердила она, – потому что мама приложила к тому немалые усилия. Относительно меня у нее имелись определенные честолюбивые намерения.
– Отсюда и дракон в обличье гувернантки, – сделал вывод виконт.
– А я должна признаться в честолюбивых намерениях относительно Оливии.
– Ваша цель – не позволить ей отправиться в ад, – заметил он, резко свернув в сторону, чтобы не столкнуться с несущимся навстречу кабриолетом. – Очень благородное стремление.
– Вовсе нет необходимости проявлять тактичность, – печально отозвалась Батшеба. – Несложно догадаться, что вы думаете на самом деле.
– Сомневаюсь. – Ратборн и сам не слишком-то понимал собственные мысли. Раздражался из-за тесноты на дороге и сердился на неловких возниц, то и дело создающих нелепые и опасные ситуации. Волновался за Перегрина и Оливию – тем острее, чем ниже спускалась ночь. Сознавал близость красивой женщины, ее тепло, ее обаяние… и – возможно, самое опасное – понимал собственное восхищение и увлечение этой женщиной; интерес к ее мыслям и словам, к тому, как работал ее ум.
Ее ум! Женский ум!
Но так оно и было на самом деле. Бенедикт действительно ощущал постоянно возрастающую близость мыслей и представлений. Единство проявлялось настолько остро, что не имело смысла притворяться перед самим собой, что его не существует. Неожиданно возникла аура. Разлилась в воздухе, пропитала темноту неумолимо наступающей ночи, окутала удивительную спутницу – и лишила Бенедикта обычной сдержанности и замкнутости, заставила говорить такие слова, которые в иной ситуации он никогда и ни за что не сказал бы. А уж тем более в разговоре с дамой.
В то же время лорд Ратборн сознавал разделяющее пространство – бескрайнее, словно океан, – и до отчаяния, до гнева остро понимал, что не должен прилагать усилий к его сокращению. Возможно, именно отчаяние и гнев беспокоили больше всего.
Во всяком случае, ситуация складывалась нерадостная. Думать он не мог, потому что мыслительный процесс требовал порядка, а вокруг царили хаос и смятение.
– Мать стремилась выдать меня замуж. – Голос Батшебы все еще звучал сухо, а сама она сидела в застывшей, напряженной позе. – Мне предстояло стать тем ключом, которым ужасные Делюси смогли бы отпереть дверь в светское общество.