— Просто замотай, — велел он ей коротко. — Заживет. Этта покачала головой и очень тихо ответила:
— Кеннит, твоя рана не заживает. — Она осторожно ощупала ногу чуть выше. — Кожа воспаленная и горячая… Я же чувствую, как ты от любого прикосновения вздрагиваешь. И жидкость, которая истекает из раны, похожа не на токи выздоровления, а скорее на…
— Заткнись, — оборвал Кеннит. — Я здоровый мужик, а не хнычущая шлюха из вашего притона. Нога заживет, я поправлюсь и снова буду в порядке. Не хочешь — не завязывай, мне плевать. Я сам могу ее замотать. Или Соркора позову. Некогда мне тут рассиживать да еще слушать, как ты стараешься мне неудачу накаркать…
Но тут из обрубка ноги вверх ударила такая острая и внезапная боль, что Кеннит, застигнутый врасплох, не сдержался и ахнул. И что было силы стиснул пальцами края койки, чтобы не закричать.
Этта проговорила умоляюще:
— Кеннит… Ты сам знаешь, как следует поступить.
Прежде чем говорить, ему потребовалось отдышаться.
— Вот что действительно следует сделать, так это скормить тебя морскому змею. Тогда, может быть, наступит в моей жизни покой. Иди отсюда и позови ко мне Соркора. Надо мне важные дела обсуждать, а не сюсюканье твое слушать.
Она собрала измаранные повязки в корзинку и без дальнейших препирательств вышла вон из каюты. «Ну и отлично». Кеннит потянулся за крепким костылем, прислоненным к койке. Костыль сделал ему Соркор. Кеннит ненавидел его. А когда палуба хоть немного качалась, от него еще и проку не было никакого… Но в спокойный денек вроде сегодняшнего, да еще на якорной стоянке, с помощью костыля он хоть мог доковылять от койки до стола с морскими картами. Кеннит кое-как поднялся и запрыгал через каюту — короткими, страшно болезненными шажками. Каждое сотрясение невыносимо отдавалось в обрубке ноги. Достигнув стола, он уже в три ручья обливался потом. Он нагнулся над картами, тяжело навалившись и опираясь на стол.
В дверь постучали.
— Соркор? Входи…
Старпом осторожно выглянул из-за двери. В глазах у него было беспокойство. Но, увидев, что капитан стоит у стола с картами, Соркор засиял, точно дитя, которому предложили конфетку. Он вошел, и Кеннит обратил внимание, что Соркор был опять облачен в новую жилетку, с вышивкой еще гуще прежней.
— А целитель-то тебе вправду помог, кэп, — приветствовал он Кеннита. — Я так и думал, что у него получится! Те двое первых с самого начала мне не понравились. Верно же: хочешь, чтобы тебя вправду лечили — найди старика, человека пожившего, опытного…
— Заткнись, Соркор, — дружелюбно перебил Кеннит. — От твоего старика толку столько же, сколько было от тех. У них тут, в Бычьем устье, видно, обычай такой: не можешь вылечить рану — причини новую, чтобы жертва твоего бессилия не поняла. Я его и спросил: с чего это он взял, будто сможет заживить новую дыру у меня в ноге, если с той, что есть, ничего поделать не может? Он так и не придумал, что ответить… — Кеннит пожал плечами. — Надоели мне эти деревенские врачеватели. Так называемые… Если я выздоровею, так не благодаря их притиркам и бальзамам, а скорей вопреки!