В форпике, где помещалась команда, тоже особого веселья не было. Кое-кому из моряков с самого начала не по душе была затея капитана возить рабов. Другие не очень-то задумывались, помогая приделывать цепи, как если бы те были простой оснасткой для грузов… Последние два дня все расставили по местам. На борт начали поступать рабы — мужчины, женщины… некоторое количество подростков. Все — с татуировками. Одни несли свои цепи с видом многоопытных кандальников. Другие явно не могли взять в толк, откуда у них на руках и ногах взялись эти неудобные железяки. Но в корабельном трюме не доводилось путешествовать никому. Рабы, оставлявшие Джамелию, отправлялись в Калсиду. Назад не возвращался никто и никогда…
Теперь матросы осваивали непростую и кое для кого очень болезненную науку: не заглядывать в глаза, не смотреть в татуированные лица, не слышать голосов, которые молили, проклинали, грозили. Это были не люди, это был груз. Просто груз. Блеющие овцы, которых заталкивают в загоны, пока не наполнят их до отказа…
Каждый моряк по-своему усмирял свою совесть, каждый сам придумывал способы думать о татуированных не как о людях, а как о… каждый сам для себя изобретал подходящее слово.
Комфри, любитель добродушных подначек, совершенно переменился в первый же день погрузки. Больше он не шутил. Майлд пытался сохранять привычное легкомыслие, но его болтовня перестала быть смешной и напоминала скорее сыпавшуюся на обнаженные раны совести соль. Гентри помалкивал и как обычно делал свое дело, но про себя успел твердо решить: вот кончится это плавание — и больше он на невольничий корабль ни ногой. И лишь Торк выглядел довольным и удовлетворенным. Его грязная душонка ликовала: наконец-то сбывалась заветная мечта его юности. Он прохаживался вдоль рядов прикованного груза и наслаждался, находя в созерцании чужих цепей подтверждение собственной свободы. Он уже успел наметить для себя тех, кому, по его мнению, требовалось особенное внимание, тех, кого в пути надо будет непременно поучить дисциплине…
Проказница про себя придумала для него сравнение: кусок падали. Так случилось, что его перевернули, — и солнечному свету открылись скопища трупных червей…
Они с Уинтроу эхом откликались на страдания друг друга. И даже сквозь все свое отчаяние Проказница приходила к твердому убеждению: всего этого никогда не случилось бы, если бы только ее семья оказалась ей верна. Если бы капитаном стал кто-то, связанный с нею подлинными узами крови, — такой капитан (а куда ему деться!) ощущал бы все то же, что сейчас чувствовала она. Проказница знала: Ефрон Вестрит никогда не принудил бы ее переживать этот ужас. Альтия тоже была на такое полностью неспособна… А Кайлу Хэвену было на нее наплевать. Если у него и были некоторые сомнения, — он ни с кем ими не делился. Единственное чувство, которое Уинтроу распознавал в его душе, было холодной яростью, грозившей перетечь в ненависть к собственному отпрыску. Проказница подозревала, что Кайл видел в них с Уинтроу проблему, так сказать, обоюдоострую. Корабль, не желавший его слушаться — из-за мальчишки, не желавшего менять свое нутро по приказу отца. И она опасалась, что Кайл твердо решил хоть кого-нибудь из них да сломать. А если получится — и обоих.