На этом месте он вдруг погрузился в сон, легко и непосредственно, прислонившись к прохладному боку мечети. ("Кошачья дрема, - сказал он как-то раз. - Вахтенная привычка. И на девятой волне всегда просыпаюсь". Сколько раз ему еще удастся проснуться? - помню, подумал я.) Через несколько секунд девятый вал и впрямь вынес его из сумеречных глубин обратно на песчаный берег. Он вздрогнул и выпрямился: "О чем бишь я? Да, о Тоби. Отец у него был настоящий Ч. П.* [Член Парламента.] Очень Высоко Поставленный. Сын большого человека. Тоби поначалу хотел пойти по церковной линии. Чувствую, говорит, Зов. Я так думаю, это у него маска такая была, костюм, - он ведь завсегдатый театрал был, Тоби-то. Ну, а потом он веру утратил и оступился, и у него была трагедия. Замели его, в общем. Он сказал, его Дьявол попутал. "Вот мы и постараемся упрятать вас от него подальше, - это судья на суде сказал. - Для пользы вашей и Общественной Морали". Они совсем уж было собрались впаять ему срок и еще отыскали у него редкую какую-то болезнь - фармакопея, кажется, называется, что-то вроде того. Но папаша вовремя сходил к премьер-министру, и они это дело замяли. На счастье Тоби, старина, в тот год у всего Кабинета тоже оказались Тенденции. Жуть какая-то. Премьер-министр, да что там - сам Архиепископ Кентерберийский. Им стало жаль беднягу Тоби. Повезло, в общем. Получил свой магистральный диплом и ушел в море".
Скоби снова уснул, чтобы через пару секунд пробудиться, театрально вздрогнув всем телом. "Кстати, это ведь именно Тоби, - продолжил он с места в карьер, сглотнув слюну и благочестиво перекрестившись, - наставил меня в истинной Вере. Как-то ночью мы вдвоем стояли вахту на "Мередите" (старая добрая посудина), и вот он говорит мне: "Скоби, мать твою, я хочу сказать тебе одну вещь, чтоб ты знал. Слыхал когда-нибудь о Деве Марии?" Я, конечно, слышал, но смутно. Не совсем представлял себе, какие у нее, так сказать, обязанности..."
Он опять провалился в сон, и на сей раз до меня донесся тихий рокочущий храп. Я осторожно вынул из его ослабевших пальцев трубку и прикурил сигарету. Полшага вперед, полшага назад, и возникает на минуту зыбкое подобие смерти - было в этом что-то трогательное. Короткие визиты вежливости в ту самую вечность, куда он скоро переселится окончательно, сопровождаемый уютными и уже неотделимыми от него образами Тоби, и Баджи, и Девой Марией со вполне определенными обязанностями... И задумываться о подобных вещах, делать из них проблему в его-то возрасте, когда, насколько я мог судить, он вряд ли был способен на что-то большее, чем просто хвастаться своими давно уже чисто воображаемыми достоинствами! (Я ошибался - Скоби был неукротим.)