""Пусти, ради Бога!" - возопила она наконец, решив вести себя так, будто она в ярости. Она за ним не поспевала. Он успел напасть и отойти назад, а ум ее, так сказать, все еще дремал.
"Ты что, не хотела со мной переспать? Значит, я ошибся!""
"Она посмотрела на него в упор, слегка ошарашенная выражением притворного раскаяния на его лице. "Нет, конечно нет. Да". Где-то у нее внутри рефреном звучало: "Да, да". Привязанность без отпечатков пальцев нечто столь же простое, как плыть под парусом или нырнуть где глубоко. "Дурак!" - вскричала она и вдруг ни с того ни с сего, сама удивившись, рассмеялась. Только ли нахрапом он взял ее? Не знаю. Моя точка зрения - это всего лишь моя точка зрения".
"Она, сама для себя, объясняла позже его поведение тем, что секс для него по природе своей ближе всего стоял к смеху - свободный ото всякой обусловленности, ни святой, ни профанный. Сам Персуорден писал, что считает секс комичным, божественным и низким одновременно. Но у нее никак не получалось расставить все точки над i, найти точное определение, она ведь любила точные определения. Сказав ему в тот раз: "Ты погряз в промискуитете, совсем как я". - она получила в ответ злую и даже с яростью произнесенную фразу. "Идиотка, - ответил он ей, - у тебя душа клерка. Для тех, кто любит поэзию, не существует такой вещи, как vers libre* [Вольный стих, верлибр (фр.).]". Этого она не поняла".
""Ты ведешь себя как впавшая в благочестие старая грешница, этакая подушечка для иголок, и мы все обязаны попеременно втыкать в тебя ржавые булавки восхищения", - сказал он резко. Позже, в дневнике, он сухо добавил: "Свет яркой личности манит мотыльков. И вампиров. Художники всех стран, запомните это и будьте бдительны!" И грубо выругал за неосторожность свое отражение в зеркале: в который раз эгоизм и любопытство подложили ему свинью, и самую что ни на есть ненавистную - интимную связь. Но он увидел в лице Жюстин спящей, как проглянул вдруг ребячливый жилец ее души, "известковый отпечаток папоротника в толще мела". Ему показалось, что именно таким должно было быть ее лицо когда-то, в ее самую первую ночь. Волосы спутаны, разбросаны по подушке, как взъерошенный черный голубь, пальцы как усики какого-то растения, теплый рот, сонное дыхание; теплая, как фигурный торт, только что из духовки. "А, черт!" - вскричал он в голос".
"Затем он снова ругался, про себя, лежа с ней в постели в гостинице, переполненной александрийскими знакомыми, которые могли в любой момент перехватить неосторожный взгляд или жест и увезти сплетню с собой в Город, откуда они сегодня утром отбыли вместе. Ты ведь знаешь, Персуордену было что скрывать. Он был не тем, за кого себя выдавал. И в то время ему совсем не улыбалось испортить отношения с Нессимом. Чертова баба! Я так и слышу его голос".