— Вы на что намекаете?! — Крылов встал и снова схватился за лейку. Поняв, что поливать уже нечего, он неохотно поставил её на место.
— Я не намекаю, я прямо спрашиваю — заметили или нет?
— Нет, ничего такого я не заметил. Ада всегда за собой следила. Ну да, она немного похудела в последнее время, изменила причёску, но что в этом такого? Женщины любят меняться, — Крылов схватил со стола степлер и стал делать им «щёлк-щёлк», «щёлк-щёлк». — Насчёт вещей… тряпки она любила всегда. Нет, вы на что намекаете?
«Понятно, у человека горе, — подумал про себя Гранкин, — но переживает он его как-то странно, неправильно переживает. Того и гляди, жонглировать начнёт. Нервничает он, а не переживает», — вдруг нашёл Виталя правильное определение.
— Знаете, у вас отвратительный чай, — пожаловался Гранкин. — У меня в ветеринарном кабинете и то есть керамический чайничек, хорошая заварка, сливки и сахар.
— В каком, простите, кабинете?.. — Крылов выронил степлер и уставился в упор на Гранкина. Это можно было бы назвать победой номер два, если бы Виталя знал, что ответить.
— Шутка, — улыбнулся Виталя. — Я о том, что в зверинце и то лучше чай подают.
— Не понимаю, чего вы от меня хотите. Я с вами только потому разговариваю, что вас Эльза наняла. Если бабе с деньгами что-нибудь втемяшится в голову… Зря вы в это дело ввязались, пустое оно. Ада напилась и сломала шею. Других вариантов нет.
— Вы в какой гостинице остановились?
— Ах, вы и это знаете? — Крылов схватил со стола карандаш и начал вертеть его. — В «Северной». Мне очень тяжело находиться дома одному. Если бы вы потеряли жену, вы могли бы меня понять. Я думаю, время пройдёт, боль потихоньку утихнет, но пока мне легче в гостинице.
Гранкину вдруг стало стыдно.
Разве можно расстреливать человека вопросами, когда у него такая трагедия? Впрочем, ради Галки и Сашки не то ещё можно.
— Вы были вчера дома, в коттедже?
— Дома? Да… был. А что?
— И… там всё нормально?!
— Да на что вы опять намекаете?!!
— Я не намекаю, я спрашиваю.
— Нет, вы намекаете, намекаете! — Крылов сломал карандаш и бросил его на пыльный ковролин, в компанию к степлеру и машинке. — У меня всё нормально дома, нор-маль-но! Если не брать во внимание, что на прошлой неделе у меня погибла жена и мне больно, больно и больно! А вы мучаете, разрываете моё сердце своими вопросами! — Он сел в кресло и бросил голову на руки так отчаянно, что пряди волос упали на его длинные пальцы. Не было в мире жеста, более красноречиво говорящего о внутренней боли.
Виталя почувствовал себя полной сволочью.