Гранкин открыл глаза, но детское вяканье не прекратилось, оно даже усилилось, переросло в громкий, настойчивый ор.
Виталя вскочил, огляделся, ощупал себя. С особой тщательностью он потрогал голову, пальцами помассировав лысый череп.
Всё было на месте, всё реально — и он, и комната, и детский плач.
Гранкин бросился в коридор, оттуда в зал.
Посреди комнаты, на разобранном диване, лежал младенец в ползунках и орал.
— Сашка?!! — закричал Гранкин. — Сашка?!
— … или не Сашка? — шёпотом спросил он.
Он побежал на кухню, сшибая все попадающиеся по пути предметы — стулья, тумбочку, настольную лампу, цветочный горшок.
Ну кухне царил идеальный порядок.
Палатки не было, гора немытой посуды исчезла, самовар самозабвенно кипел, блестя отчищенными боками и, судя по характерному звуку и запаху, в нём варилось с пяток яиц.
На Виталю угрожающе надвигался обтянутый цветастым халатом крепкий, широкий зад. Этот зад он не смог бы спутать ни с чьим другим.
— Га-а-алка! — провыл-проорал Виталя и попытался обнять этот зад, но тот не остановился и агрессивно толкнул его внушительной массой так, что Гранкин чуть не упал.
Галка мыла пол и не было в жизни ни одного обстоятельства, способного отвлечь её от этого важного дела.
— Галка! — завизжал Гранкин. — Тебя отпустили?! Тебя просто так, без всяких там денег выпустили из тёмного сырого подвала?!
Галка молча плюхнула в ведро тряпку, прополоскала её, отжала, бросила Гранкину под ноги и приказала:
— Ноги вытри!
Лицо у неё было злое и красное.
Виталя послушно вытер о мокрую тряпку босые ступни.
— Галка, — прошептал он, — да что же это такое?
Галка взяла большую кастрюлю, стоявшую в углу кухни, приоткрыв крышку понюхала содержимое, ни слова не говоря, прошла мимо Витали и одним рывком выплеснула в унитаз тёмную пахучую жидкость.
— Гал! Ты это… зря… там вино из одуванчиков было, интеллектуальный напиток, глоток лета среди зимы…
— Допился до чёртиков? — Галка с грохотом поставила на пол кастрюлю. — Я там у матери на огороде пластаюся, с ребёнком малым ломаюся, а ты за всё время не приехал ни разу, не узнал что да как, даже и не попытался нас обратно вернуть! — Галка заплакала, привычно вытирая слёзы кулаками. — Я-то думала, ты за нами следом бросишься, уговаривать начнёшь: «Вернись Галочка!», а ты… и рад только, что ни меня, ни ребёнка! Плацдарм тут для разврата учинил! Палатка, бормотуха из сорняков, что ещё… бабы?!
— Какие бабы, Гал? — попятился Гранкин.
— А это что?! Что? — она схватила со стола упаковку, в которой лежали чёрные чулки с ажурной силиконовой резинкой, и швырнула ему в лицо.