— Просто долг?
— Ну нет, не просто. Скорей, это то, чем человек обязан своему благодетелю.
— Вот как, — сказала Ирина. — Долг на основе благодарности, так, что ли?
— Ну, грубо говоря, да, — кивнул Александр Борисович. — Сильнее всего это чувство долга бывает, если человек совершил оплошность, ошибку какую-то, а другой человек его простил.
— Например, когда ты разбил чашку из маминого сервиза, а я даже бровью не повела. Теперь, когда ты смотришь на меня и вспоминаешь о разбитой чашке, у тебя в душе поднимает голову «он»! Верно?
Турецкий засмеялся.
— Ты удивительно сообразительная женщина, Ирка!
— Нет. Просто ты хорошо объясняешь.
— Кстати, у японцев такой долг, такой «он», человек может искупать всю жизнь. Или искупить ценой своей жизни.
— Удивительно, — сказала Ирина. — Удивительно, как сильно европейский менталитет отличается от японского. У нас обычно принято ненавидеть тех, кому мы сделали зло и кто нас простил. У нас получать такое «прощение» и жить с ним в сердце унизительно.
— Это уже достоевщина какая-то, — хмыкнул Александр Борисович.
— Не без этого, — улыбнулась Ирина. — Просто у японцев миром движет честь, а у нас — гордыня.
— Заканчиваем разговор! — проскрежетала от двери женщина-конвоир, недовольно и презрительно поглядывая на этих странных людей, болтающих о каких-то диких и непонятных вещах. — Осталась минута!
Ирина вздохнула.
— Осталась минута, — тихо повторила она. — Ты, Шура, главное, делай свое дело, а обо мне не тревожься. Чем лучше и быстрее ты его сделаешь, тем быстрее я окажусь на свободе. Договорились?
— Договорились, — мягко ответил Турецкий. — А ты — не унывай.
Владивосток встретил Турецкого холодом и бураном. Отпустив такси, Александр Борисович брел по заснеженной улице, склонив голову, чтобы уберечь лицо от обжигающего встречного ветра. Ворот его длинного пальто был поднят, на плече громоздилась большая дорожная сумка.
Небо заволокло свинцовой пеленой, и дневная улица выглядела сумеречной. Там и сям сквозь пелену бурана яичными желтками поблескивали фонари. Дома вокруг стояли грязно-серые и неприветливые.
Придерживая ворот пальто рукой, Турецкий бубнил себе под нос, словно подбадривал себя:
— Сильнее всего это чувство долга бывает, если человек совершил оплошность, ошибку какую-то, а другой человек его простил…
Ноги вязли в снегу. Шагая по улице большого города, Александр Борисович поймал себя на том, что чувствует себя таежником, пробирающимся сквозь заснеженный, мрачноватый лес.
Время от времени Турецкий останавливался и смотрел на номера домов. Затем снова склонял голову и упорно шел дальше.