— Вот теперь понятно. — Она улыбнулась шире и беззаботнее. Потом снова посерьезнела и добавила: — От тела вообще одни сплошные неприятности, правда?
— Правда, — тоже серьезно кивнул он. — Но об этом мы с тобой поговорим в другой раз. А сейчас отдыхай!
Он, прежде чем уйти, еще раз взял девушку за руку, посчитал пульс и, пристально взглянув на нее, кивнул:
— Через полчасика будешь в порядке!
На самом деле она и так уже была в порядке. Или почти в порядке. И на снимки, узнав главное, больше не смотрела, ей расхотелось на них смотреть. Майе и в голову не приходило задаться вопросом, как это дяде Юре удалось их раздобыть? Ну не мог же он заранее знать об аварии, о ее месте и времени и подкарауливать там с фотоаппаратом?.. Нет, об этом она не думала. А думала о том, что теперь, когда оба они наказаны по заслугам, воспоминания об оставшихся позади месяцах, о намертво врезавшихся в ее сознание событиях не будут больше причинять ей невыносимую боль, которую она испытывала всякий раз, возвращаясь к роковым дням.
…— Будь любезна, заруби себе на носу: Любовь Ивановна теперь будет жить с нами!
Отец стоял посреди гостиной, багровый от волнения — даже лысина покраснела, — и смотрел дочери прямо в глаза. Так смотрят не на своих детей, а на врагов… Она и стала его врагом — еще раньше, чем прозвучали эти врезавшиеся в память отцовские слова.
Майя стояла на пороге просторной комнаты, она только что пришла из школы. Рюкзак с учебниками, который успела сдернуть с плеча еще в прихожей, выпал у нее из рук на пол. Крыса насмешливо фыркнула. Девушка с усилием оторвала взгляд от отцовского лица и перевела на нее. Гадина, наряженная в какой-то немыслимо-розовый халатишко не длиннее отцовской рубашки, стояла между ними, с хозяйским видом опираясь на мамин швейный столик…
Она ничего не обдумывала заранее, может быть, и вовсе не собиралась этого делать, за нее это сделала какая-то посторонняя сила, именно сила — огромная и непреодолимая. Тело девушки со стремительностью рысьей, а не человеческой вовсе само метнулось в сторону проклятой сучки, а давно не стриженные ногти сами впились в ненавистную размалеванную физиономию раньше, чем Майя это осознала. И целую вечность отец, тоже среагировавший не сразу — здоровенный мужик с увесистыми крестьянскими кулаками, — не мог оттащить хрупкую девчонку, вцепившуюся в лицо его любовницы…Он бил ее тогда зверски, ногами, — она не чувствовала ударов. Он оттаскивал ее от Крысы за волосы — она не ощущала боли. И даже после того как он пинками, с трудом справившись с дочерью, загнал Майю в ее комнату и запер на ключ, ощущала только одно: огромную, мстительную радость от того, что наконец-то добралась до этой твари, наверняка ее изуродовав…