Обрадованный Канаенков все подробно записал в протоколе и дал расписаться Полетаеву. Тот сделал это с видимым удовольствием. Но на прощанье попросил… держать его в курсе, все ж таки как-никак, а помощь-то он следствию оказал!..
А Небылицын случайно «вышел» на Клавдию Мефодьевну.
Не читая прежних протоколов опросов соседей и прочих свидетелей, он шел для себя как бы по «целине», все открывая заново. Так оно и лучше, взгляд, что называется, незамутненный, свежий для восприятия. Он выслушал и записал рассказы всех жильцов квартиры, которые старались, ибо им понравился «новый следователь» — доброжелательный и спокойный. А прежний был больно уж угрюм и необщителен, он и вопросы свои задавал так, будто перед ним все виноватые сидели.
А когда он остановился перед последней дверью, уже перед выходом на лестницу, и спросил: а кто здесь живет? — ответили, что старая Мефодьевна, да только пользы от нее никакой. Сама больно стара, да и приврет — денег не попросит, сплетнями живет.
Но Володя не стал гнушаться и такой возможной свидетельницей, постучался к ней, а когда из-за двери, примерно на уровне дверной скважины, выглянул старушечий нос и головка, укутанная в белый платок, представился по форме, даже каблуками ботинок прищелкнул, после чего и получил доступ в комнату.
Кто-то из соседей хотел тоже проникнуть следом, но Небылицын, восприняв это постороннее желание как возможность уличения в неправде, вежливо закрыл дверь. И не пожалел.
Уже через три минуты сбивчивого, но по-своему плавного рассказа он узнал и о третьем лице, которое впустила к себе беспутная Анька. Один-то, с которым она частенько кричала по ночам, уже сидел у нее, а тут второй. И Анька тоже провела его к себе в комнату. А все, что могла в новом госте разглядеть Мефодьевна, — это его широкий серого цвета плащ. И обе руки он держал в карманах. Откуда все увидела? А через замочную скважину. Замок-то старый, скважина большая, и если одним глазком приноровиться, все видно. А если чуть приоткрыть, так вообще весь коридор — от угла до угла. Но открывать-то она не боится по ночам, когда тот ее, первый, «хахель» в туалет в чем мать родила топает. А он-то вон где, туалет! Пока туда да обратно… чего не наглядишься…
И еще рассказала бабка о тех громких щелчках, что услышала даже и тугим своим слухом, будто деревенский пастух кнутом щелкал, а потом как что-то хрястнуло у Аньки. Ну что хрястнуло, было понятно — парень, падая, стул своим телом сломал. Так и валялся, когда оперативники прибыли, в одних трусах на обломках стула. Тяжелый был, накачанный.