К чему?
Урванцев ощутил тревогу. Его инстинкты напряглись, и он рывком перешел на боевой взвод. Все это было очень похоже на засаду. Глупую, заорганизованную до тупости засаду.
– Да нет, – ответил Роберту Урванцев. – На арабскую часть вроде бы не похоже.
Он демонстративно, покрутил головой, как бы пытаясь сориентироваться, и, «облегченно» вздохнув, указал рукой на лестницу:
– Нам туда.
А левая рука уже опустилась в карман брюк и нащупала крохотную шприц-ампулу с Е-100. Пальцы сбросили колпачок, и Кирилл, не раздумывая больше, воткнул острие иглы себе в бедро. У этого зелья еще не было собственного имени. И клички не было, потому что ее некому было придумать.
– Это, Кирилл, экспериментальная дрянь, – сказал ему Зиберт, передавая ампулу. – Гадость страшная. После нее еще лечиться придется чуть не месяц. Но лучшего – на крайний случай – у нас ничего нет. Это тебе для силового прорыва. Только для него. Ты это имей в виду.
«Имею», – холодно признал Урванцев, направляясь к лестнице.
Теперь у него было ровно двести минут. Потом еще час-два отходняка, когда он еще будет в силах бороться со своим агонизирующим в острейшем приступе абстиненции организмом. Во всяком случае, специалисты из медсанупра РККА утверждали, что это должно быть похоже на тяжелую ломку наркомана. А потом… О «потом» думать не хотелось, да и не следовало. Чтобы это «потом» состоялось, Урванцеву еще предстояло прорваться на ту сторону.
Он почувствовал укол в бедро, непродолжительное, но сильное жжение на месте укола, как будто «медуза обожгла», и короткую вспышку жара, окатившего его с ног до головы, но внутри, а не снаружи. Зная об этих эффектах заранее – «praemonitus praemunitus»,[99] не так ли?», – Кирилл смог «удержать лицо», ничем не выдав того, что с ним происходило, но испарина все равно выступила на лбу и струйки горячего пота потекли по спине и груди.
Озноб догнал его уже на лестнице, ударил, прошелся ледяными пальцами вдоль позвоночника и ушел, оставив после себя яростное напряжение организма и холодную пронзительную ясность. Такого чудесного состояния Урванцев не испытывал никогда. Ощущение было такое, будто он принял десяток порций «Эльбруса», да еще успел перед этим натренироваться по самое не могу и отдохнуть до полного удовлетворения. Он чувствовал, как встряхнулась и рывком вышла на максимальный уровень мобилизации вся его физиология, и ведь это все еще не был «боевой взвод». Это был лишь уровень готовности, остальное – когда и если потребуется – сделает воля. Но если это только «стартовый капитал», то что же случится, когда необходимость вздернет организм еще выше? Энергия буквально кипела в его крови. Налившееся силой тело ощущалось как идеальный боевой механизм, готовый ко всему. Чувства обострились, а сознание расширилось, способное, кажется, объять вечность.