Еще через несколько минут – а сколько времени прошло на самом деле, Гай не знал – идти дальше стало невозможно. Вокруг них сгустилась беспросветная тьма, а усталость сделалась уже смертельной в полном смысле этого слова. Смертельная. Смертная. Вполне могло оказаться, что еще немного, и его люди начнут умирать на ходу. Или умрет он сам. Гай не то чтобы это понял, он это почувствовал, как зверь или растение. Думать, размышлять, или что-нибудь в этом роде, он был уже неспособен. Он только нашел в себе силы – последние остатки сил – объявить хриплым шепотом привал, стащить со спины коня непомерную тяжесть тела графини, все еще закованной в иссеченную, покрытую коркой засохшей крови и грязи, броню, и, уложив мертвую госпожу между корнями невидимого дерева, лечь рядом. Последнее, что он сделал, было инстинктивное движение отодвинуться от графини как можно дальше. Это не был страх смерти, и не брезгливость заставила его предпринять еще одно – теперь уже и в самом деле последнее – усилие. Он просто не мог позволить себе лежать рядом со своей госпожой. Даже мертвой госпожой. Просто не мог.
Гай уснул сразу, как будто провалился в глубокую тьму и, судя по всему, не просыпался очень долго. Во всяком случае, когда он все-таки открыл глаза, солнце стояло почти в зените, и его лучи проникали даже сквозь густую хвою вековых сосен, наполняя ясный холодный воздух наступившей, наконец, зимы призрачным зеленым сиянием. Тело болело, горло было сухим, как заброшенный колодец, живот сводило голодными спазмами, но голова была хоть и тяжелая, но в меру ясная. Гай сел, привалился спиной к могучему стволу и огляделся. Брошенные ночью на произвол судьбы, нерасседланные и нестреноженные кони никуда не ушли. Ходили поблизости, между деревьями, и щипали, тихо пофыркивая по временам, побитую заморозками траву. Слева от Гая, отделенная от него мощным плечом древесного корня, лежала графиня, а вокруг – кто где попадал – спали его бойцы. Посидев так несколько минут, Гай все-таки встал, с трудом сдержав готовый вырваться стон. На нетвердых окоченевших за ночь ногах он прошел между лежащими на земле рейтарами туда, где, как ему показалось, слышалось журчание ручья. Он не ошибся. Это и в самом деле оказался ручей, и, с кряхтеньем опустившись на землю около бегущей в никуда воды, Гай долго пил ее, студеную проточную воду, пока не начало ломить зубы и сводить язык. Однако это была малая плата за удовольствие, испытанное Гаем. Вода была так вкусна и желанна, как никакой другой напиток в его жизни. Напившись и ополоснув лицо, он почувствовал себя много лучше. Встав с земли, он собрал между деревьями немного хвороста и, вернувшись к своим людям, сложил небольшой костер. Рейтары начали просыпаться, когда Гай высекал кресалом огонь. К тому времени, как жарко запылал костер, проснулись уже все. Умывшись и наскоро поев из скудных запасов, оказавшихся в седельных сумках боевых коней, они снова отправились в путь.