У него, у Георгия, свои цели и задачи, но в средствах достижения они с Ринатом совпадают. И сейчас это главное.
«Эх, мне бы еще недельку, — подумал Георгий. — Я бы такой роскошный фейерверк устроил!.. Но время, наверно, действительно вышло, иначе к чему бы Ринат стал говорить в телефонном разговоре открытым текстом? Даже по имени назвал, а это уже ни в какие ворота не лезло…»
Он достал из аппарата сим-карту и разрезал ее ножницами.
Ну, раз они требуют… В конце концов, сменные машины в нужных местах расставлены, прикрытие организовано…
Он закрыл глаза и в сотый раз представил маршрут движения.
Что ж, можно и начинать.
День был чудесный. Солнце светило ярко, но не назойливо. Плетнев и Ирина шли по улице. Вася с мороженым в руках то обгонял их, то возвращался и напевал:
Этот поезд в огне, и нам не на что больше жать…
Этот поезд в огне, и нам некуда больше бежать…
Плетнев засмеялся:
— Откуда он, хотелось бы понять, Гребенщикова знает? Это ведь два поколения назад модно было.
— У меня дома сегодня по радио звучало, — улыбнулась и Ирина. — Вот мальчик и запомнил. Он у вас вообще очень восприимчив.
Плетнев заинтересовался:
— Преподаватель консерватории слушает рок-музыку?
— Ничто человеческое нам не чуждо.
— Повезло Турецкому, — кивнул Плетнев. И тут же смутился, потому что в данных обстоятельствах его фраза прозвучала, мягко говоря, двусмысленно. Турецкий все-таки в больнице. Но Ирина, кажется, отреагировала вполне благосклонно — просто благодарно кивнула.
Возвращаясь к недавнему разговору, Плетнев сказал:
— И все-таки мне неудобно оставлять его у вас.
— Да бросьте, Антон! Абсолютно никакой проблемы в этом я не вижу. Вася спокойно может побыть у меня. Все будет замечательно. Я с удовольствием за ним присмотрю… Не будет мне это в тягость, уверяю вас, — добавила Ирина, заметив, что Антон едва заметно нахмурился. — Не может же, в конце концов, ребенок жить в офисе! Да еще днем мотаться с вами по городу — тоже удовольствие ниже среднего… Слушайте, ну что вы все время хмуритесь, скажите уже, в чем дело?
Плетнев вздохнул и объяснил, что его мучило:
— Понимаете, какая штука… Я два года каждую ночь видел, как Васька со мной. А на деле оказался совсем не готов к этому.
Ирина пожала ему кисть руки:
— Это жизнь, ничего не поделаешь. Дайте себе время, и все наладится. Я уверена, вы окажетесь прекрасным отцом. К тому же он так вами восхищается, вы для него — настоящий кумир.
Плетнев тяжело вздохнул:
— Самое невыносимое для человека — утратить самоуважение, а самое худшее, что можно сделать с человеком, — это унизить его. Унижение страшнее смерти… Господи, каких же я дров наломал…