— Илюша! Ты почему? Ты уже знаешь? — бессвязно спросила Нинель Петровна, отступая в глубину прихожей. Илья воззрился на нее, как безумец, выпущенный из сумасшедшего дома, и на секунду Нинель Петровна увидела себя его глазами: почернелую от горя, нескладно-толстую, в оранжевом пальто и с босыми, даже без тапочек, ногами, которые туго обтягивали узорчатые чулки. «Если Илья смахивает на сумасшедшего, мы составляем прекрасную пару», — горько подумалось ей.
— Нелечка! — проникновенным низким голосом произнес Илья, переступая черту порога и закрывая за собой дверь. — Много в жизни страшного я наблюдаю, но… милостив Бог!
Не хватало только этой последней капли, чтобы все, что копилось на протяжении этого самого страшного в ее жизни периода, от смерти Николая до ареста сыновей, прорвалось сухими, раздирающими, без слез, рыданиями и путаными, но такими понятными воплями:
— Милостив? А что же меня… А что же нас? Ненавижу! Бог? Судьба? По стенке размазали! Ничего не осталось! Коля! Дети… Кто следующий? Может, мне самой уж собираться? В гроб укладываться? На тот свет? Этого хочешь?
Бушуя в ярости, обращенной к незримому и непонятному распорядителю человеческих судеб, Нинель Петровна сорвала с себя пальто (затрещал по шву рукав, в угол со стуком отскочила огромная пуговица), плюнула в самоотверженно пытавшегося утешить, удержать ее Илью. Та часть личности Нинель Петровны, которая обычно показывала ей — ее же, но со стороны, безжалостно сказала: «Хорошо, что Родик и Таня не видят свою маму в таком состоянии». Илья сбегал на кухню и вернулся со стаканом воды, неся его перед собой почтительно, чуть ли не на цыпочках семеня. К тому времени истерика иссякла так же стремительно, как и началась. Женщина сидела посреди прихожей прямо на полу, вокруг нее веером распростерлось пострадавшее пальто, но глаза Нинель Петровны имели выражение сосредоточенное — и вменяемое. Абсолютно вменяемое.
Илья Михайлович робко протянул ей стакан, подозревая, что она обольет его водой, после чего стакан полетит в его голову. Однако Нинель Петровна покорно выпила воду, отдающую водопроводной хлоркой («Для быстроты из-под крана нацедил») и поставила стакан на пол. Илья попытался ее поднять, подал руку, но она уже поднималась, цепляясь за галошницу, кверху задом, пыхтя, как это закономерно для матери четверых детей, отягощенной лишним весом, которой глубоко безразлично, как она выглядит и что о ней подумают.
С Ильей Вайнштейном, впрочем, стесняться не стоило. Что подумает, то и подумает.
Нинель Петровна, потрясенная личными коллизиями, не обратила внимания на то, что Илья тоже чем-то взволнован. Не только зрелищем ее горя — чем-то помимо этого, чем-то иным. Она не спросила бы, но он, убедившись, что с ней все в порядке или, по крайней мере, что во время буйства она не нанесла себе телесных повреждений, заговорил сам: