— Я уже сказал о Коле все, что знал, — подавляя нервную дрожь, сказал Роланд. — Не понимаю, что еще от меня хотят услышать. Может быть, припомнить все, начиная с нашего знакомства? Каждую встречу, каждый фестиваль граффити, каждый наш диалог? Давайте, не стесняйтесь! Требуйте!
Все-таки сорвался. Нехорошо… Остановившись, как только почувствовал, что начинает кричать и брызгать слюной, Роланд Белоусов скрутил себя — до стискивания зубов, до боли. Елагин оставался так же вежлив и холоден. «Надо же, как бывает, — вонзилось иголочкой в мозг глупое наблюдение. Он Рюрик, я Роланд… Два необычных имени на букву „Р“ по разные стороны барьера». Барьер, разделяющий два «Р», представлял собою письменный стол, похожий на тот, что сохранился в маленькой комнате квартиры на улице Летчика Бабушкина и помнил еще, как прилежно трудился над домашними заданиями школьник Белоусов. Стол мама всегда застилала бумагой, а не клеенкой, потому что Ролка использовал его покрытие как черновик для решения задач по математике… Как все подробно вспоминается. Точно перед смертью, каждая деталь.
— Уважаемый Роланд Анатольевич, я ничего от вас не требую. Пожалуйста, если вы не хотите говорить о покойном, — Рюрик подчеркнул последнее слово, — друге, эту тему мы тоже не будем затрагивать. Поговорим о более приятной, как мне кажется, для вас теме. Как вам нравится ваша новая квартира возле станции метро «Академическая»?
До того как оказалась названа станция, Белоусов еще мог надеяться, но то, что Рюрик произнес «Академическая», облило его холодной водой, превратив в ледышку. На место холода тотчас пришел жар, в котором сгорали надежды.
Его квартира на станции «Академическая», отличная трехкомнатная квартира в доме улучшенной планировки! Впервые за всю жизнь принадлежащая не родителям, не какой-либо из женщин, с которыми он вечно не сходился характером, а ему, персонально и безраздельно — ему! В оформлении квартиры граффер Колобок не стал, в отличие от друзей, использовать райтерские навыки, ремесло дизайнера никогда его не привлекало, но обстановка выдавала его безупречный вкус. Никакой тяжеловесной мебели, никаких люстр с хрустальными подвесками, никакого кафеля, образующего картины на стенах санузла. Все строго и достойно, как подобает дому обеспеченного мужчины, каким он себя воображал, в каковом качестве мечтал пожить какое-то время — свободно, на полную катушку.
Не удалось. Как же стремительно улетучиваются мечты. Внезапно к Белоусову вернулась давно заброшенная музыкальная терминология: он как будто очутился внутри ферматы. Фермата — это такая долгая пауза, почти что перерыв в игре. Отсутствие звука. Вот и сейчас окружающая среда была полна звуков, один только Роланд был закрыт от нее в стеклянной банке безмолвия.