– Боретесь со сном? – съязвил Уэйн.
Помощник шерифа смерил его ничего не выражающим взглядом и промолчал. Кармен налила ему чашку кофе. Вытащила из холодильника пакет молока и поставила на стойку, пока помощник шерифа накладывал себе сахар.
– Не хотите ли печенья? – предложила Кармен. – Или я могу приготовить вам сандвич.
– Какой? – спросил помощник, размешивая ложечкой сахар.
Кармен задумалась.
– С печеньем, думаю, будет в самый раз, – сказал Уэйн.
Взяв тарелку с шоколадным печеньем, он пошел вместе с помощником в гостиную, где продолжал работать телевизор.
– Мы должны отсюда уехать, – сказал он, вернувшись.
– Я тоже так думаю, – кивнула Кармен.
– Дадим им три недели на поиск этих парней, и все. Короче, вернемся как раз к открытию охотничьего сезона на оленей.
– Все, отныне ты без меня никуда! – объявил Арман Ричи. – Ты постоянно откалываешь номера.
– Я всего лишь вышиб к едреням им окна. Я же не попался, так ведь? И пригнал нам тачку.
Черный джип-пикап «додж-дейтон» с тонированными стеклами стоит в гараже Донны уже целую неделю. Если она чистая, чё ее прятать? У Птицы на уме только одно…
– Без меня никуда.
– Ладно, – кивнул Ричи. – А как же мне тогда ходить в сортир? Тоже пойдешь со мной? А ежели я захочу завалить Донну, ты чё, будешь сидеть рядом и мусолить журнал? Хотя она может покувыркаться с нами обоими сразу. Правда, кобылка старовата, но еще выносливая. Может, мне спросить ее насчет этого, а, Птица? Или мы будем и дальше прикидываться, будто ты ее не трахаешь? Думаешь, стану ревновать? Сколько нам еще торчать здесь, Птица? Скукотища… Пялюсь все время в телик… Охренеть можно! Уж лучше сидеть в тюряге. Сколько можно, Птица?
– Ладно, – кивнул Арман, – сделаем вылазку, посмотрим, что там творится.
Был вечер. Они ехали мимо пустынных полей, при включенном обогревателе, вентиляторе и радиоприемнике. Ричи вел машину, отодвинув назад сиденье и вцепившись в руль. Он то и дело повышал голос, стараясь перекрыть гремящую из динамика рок-музыку.
– Первый раз? Первый раз это был парень по имени Кевин, вроде как мой кореш.
Арман убавил звук.
– Он что, тебя заложил?
– Нет, я был чист, меня только что перевели из одной тюряги в другую под новым именем… Погоди! Хрень какая-то… Ты спросил, кто у меня был первым, а я почему-то подумал о Кевине. Первым был мой прежний сокамерник. Кое-кто из блатарей надумал его пришить, вот и сунули мне в руки нож и сказали, если я его не прикончу, они прикончат меня. Ну я и прикончил. А когда меня стали допрашивать, я заложил тех парней, дал показания в суде, что, мол, видел, как один из них перерезал моему сокамернику глотку. Ему накатали лет сто к тем ста, что он уже имел, а меня перевели в другую тюрьму. Видно, давая показания, я вбил себе в башку, что того парня замочил не я, потому-то и не запомнил его как своего первого. Или, может, потому, что это был нож, не знаю. Потом, когда я освободился, Кевин, которого я знавал и раньше, взял меня к себе на работу изымать за неплатеж машины и всякое другое барахло. Один раз – ты только послушай – пришлось приехать в дом престарелых и изъять инвалидное кресло, знаешь, такое, катит на батарейках и стоит баксов двести пятьдесят. Так мне пришлось вытряхнуть из него тетку-калеку и плюхнуть ее на кровать. А она скулит, что у нее рассеянный склероз и она не может передвигаться без моего кресла. Слушай, мне было противно это делать, но она задолжала за три месяца. Что мне оставалось делать? Нужно было платить арендную плату за машину, которую я взял напрокат. Я вернулся, понимаешь, к Лори, моей жене. Зачетыре года я ее редко видел. Она говорила, что сердце у нее рвется на части, когда она видит меня в тюрьме, так что не слишком-то часто наведывалась.