— Так о ней говоришь, подполковник, — удивился Гурко, — будто влюблен.
Евдокимов улыбнулся домашней, тихой улыбкой.
— Не без того. Больше скажу, считай, вся школа в нее влюблена. Нам ее будет не хватать.
— Приятно слышать, — пробормотал Гурко. — Она ведь какая-то мне дальняя родственница.
После этого вызвали Королькову.
Королева спецназа, облаченная в серую униформу, с загорелым, свежим лицом вытянулась у порога по стойке "смирно", звонко отчеканила:
— Номер четырнадцатый прибыл по вашему распоряжению, товарищ подполковник!
Глазами лупила на начальство, как истукан, это впечатляло. Гурко невольно заулыбался, напрягая память: нет, эту молодую женщину он видел впервые. То есть, когда-то прежде он встречал ее раз или два, но в ином мире и в ином облике. Зато он помнил ее отца, известного в прошлом хирурга, который оказал ему как-то серьезную услугу. Данила Корольков долго и успешно лечил людей, делал сложные операции, иногда буквально вытаскивая за уши с того света, но в конце концов надорвался и после двух подряд инфарктов сел на инвалидность и сейчас, насколько было известно Гурко, коротал век на садовом участке под Наро-фоминском.
Мужик был нестарый, лет около пятидесяти, но, как показали события последних лет, это самый уязвимый возраст для выживания в пещерных условиях. Именно пятидесяти-шестидесятилетние мужчины с натугой вписывались в крысиный рынок, их сердца лопались, как мыльные пузыри на воде. Об этом феномене, имеющем под собой любопытные метафизические причины, Гурко как-то даже накропал статейку, хотя никуда ее не отправил. Правда, его больше интересовала не сама проблема вырубки срединного возрастного контингента, а тот ее аспект, что это поколение почему-то оказалось напрочь лишено инстинкта сопротивления. Оно вымирало по-животному уныло, удалым реформаторам не пришлось даже тратить средства на прополку. Кто не поспевал загнуться сам по себе, тот стрелялся, вешался либо дотравливал себя дешевым метиловым спиртом, словно боялся лишний денек задержаться на этом свете.
— Какой ты четырнадцатый? — добродушно пробасил Евдокимов. — Давно уже не четырнадцатый. Садись, Лиза. Видишь, какой важный гость прибыл по твою душу?
Лиза перевела взгляд на Гурко и склонила голову в чинном поклоне.
— Здравствуйте, Олег Андреевич. Рада вас видеть.
— Как меня узнала?
— Вы же бывали у нас дома, разве не помните?
— Что бывал, помню. Тебя не помню, прости великодушно.
— Не за что, Олег Андреевич. Кто я была тогда, пигалица малолетняя. А вы как раз защищали докторскую.
— Докторскую я защитил, слава труду, в восемьдесят восьмом. Значит, тебе тогда было семнадцать. Не такая уж пигалица. Я бы запомнил такую красавицу. Просто ты очень изменилась, Лизавета. Посерьезнела как-то.