Я проводил ее в крыло, где жил мой сын, когда гостил у меня, пожелал спокойной ночи и ушел.
Черт, я действительно ушел, чтобы до четырех часов ночи ворочаться на кровати, попеременно то открывая книги, в которых не понимал ни слова, то вставляя в видеомагнитофон кассеты с мелькавшими кадрами вместо фильмов.
Наверное, я поступил правильно. Но очень глупо. Черт. Черт.
Вскочил я по обыкновению рано и, спустившись вниз, попросил охрану, которая всегда прибывала к восьми, съездить и купить штук двадцать роз.
Через полчаса с этой охапкой я поднялся к ней, положил цветы на подушку, рядом с ее лицом, и осторожно поцеловал ее в густые, разметавшиеся волосы.
Тяжелые ресницы поднялись, открывая яркие, даже после сна, черные глаза.
— Ой, это опять ты?
— Извини, — сказал я. — Я здесь живу. Так получилось.
Она перевела взгляд на цветы.
— Это мне? Серьезно?
— Я подожду тебя внизу, — сказал я вместо ответа.
Минут через сорок она спустилась на кухню свежая, как розы, которые держала в руках, и яркая, как всполох. Когда мы пили кофе, она посмотрела на меня с веселым вызовом и, все-таки, спросила:
— Почему ты не пришел ко мне ночью?
Я с сожалением вздохнул.
— Ты мне слишком нравишься. Я не хочу красть мгновения. Если это надолго, то зачем спешить? А если мимолетно, то не стоит и стараться.
— Ты очень испорченный, — сказала она нежно. — И ты мне очень нравишься. Только знаешь что? Не проси номер моего телефона. Я сама тебя найду. Я тоже хочу быть уверенной, что это надолго.
Я велел охране отвезти ее домой, и она исчезла. С цветами. И моим усталым сердцем, прихваченным невзначай.
Черт. Дурак. Черт.
1
Обычно охрана провожала меня в аэропорт в полном составе, все шесть человек. Такой порядок завел Гоша, по одному ему известным причинам. Но сам он на этот раз взял выходной. Он уже дважды манкировал моими проводами. У Гоши были резоны.
Дело в том, что во время одного из наших последних визитов в Москву, когда Гоша летал с нами, мы с Храповицким затащили его в ночной клуб со стриптизом, который Гоша прежде видел только в кино. Считая, что расфасовка денег по трусам танцовщиц умаляет наше достоинство, мы поручили это Гоше. И разменяв мелочью пару тысяч долларов, посадили его на раздачу.
Гоша добросовестно выдавал купюры подходившим к нему обнаженным девушкам, которые в благодарность залезали ему на колени, елозили грудями по его лицу, расстегивали ему рубашку и всячески вовлекали в процесс, не совместимый с его служебным долгом. Что чувствовал при этом Гоша — понять было невозможно, его лицо оставалось суровым и неприступным. Но когда мы вернулись, он сослался на простуду и три дня не появлялся на работе.