– А князю Витовту ты эту грамоту показывал? – спросил он, быстро вскинув глаза на Карач-мурзу.
– Нет. Зачем бы я стал ее показывать? Карачевского стола я не домогаюсь, а то, что узнал ты обо мне сейчас, князь Витовт уже давно и без грамоты знает.
«Ага, значит, сунулся ты к нему, да вместо княжения получил шиш», – с облегчением подумал Иван Мстиславич. Ему стало ясно: если Витовт, зная о правах Карач-мурзы, до сих пор не передал ему Карачева, стало быть, он вообще не собирается этого делать. Почему – Хотет тоже уразумел: «Не меня, вестимо, жалеет, а Юлиану Ивановну». Эта догадка довершила его раздражение, и он сказал почти с вызовом, возвращая грамоту Карач-мурзе:
– Ну и чего же ты от меня теперь хочешь?
– Ничего не хочу, опричь того, за чем приехал: руку дочери твоей прошу для сына моего Арсения.
– Я уже сказал тебе, что за него Софью не отдам.
– Сказал, что не отдашь, поелику он не русский князь. Ну, а теперь сам видишь, что в том ты ошибся. Так что же еще?
– А то, что за другого русского князя хочу ее выдать.
– И он уже ее посватал?
– Посватал или еще посватает, то не важно. Такова моя воля родительская, и все тут!
– Стало быть, дочери своей ты счастья не хочешь? Ведь она Арсения любит, а не того другого князя.
– То не любовь, а блажь пустая! Выйдет за кого я велю, а там и полюбит. С девками всегда так.
– Это твое последнее слово, Иван Мстиславич?
– У меня слово токмо одно, оно и первое, оно и последнее. И на том не гневайся, Иван Васильевич.
– Ну, коли так, будь здоров. Жалею, что тебя зря потревожил, – поднимаясь с места, промолвил Карач-мурза.
– Куда же ты? Хоть отобедай с нами.
– Благодарствую, княже, спешу в обрат. Оставайся с Богом!
Когда Карач-мурза сообщил сыну о неудаче своего сватовства и посоветовал ему забыть княжну Софью, Арсений только нахмурился и ничего не сказал. Хотя удар был жесток, он сдаваться не собирался, но посвящать отца в свои дальнейшие намерения не хотел, справедливо опасаясь того, что они не встретят одобрения, а тогда пришлось бы отказаться от Софьи или идти на открытое нарушение отцовской воли. Ни того, ни другого Арсений, разумеется, не желал, а потому решил действовать теперь на свой собственный страх и риск.
Но Карач–мурза хорошо знал сына и не сомневался в том, что он на этом не успокоится и будет добиваться своего, вопреки сумасбродной воле князя Хотета. Не считая возможным открыто одобрять подобный образ действий, но в душе сочувствуя Арсению, он тоже предпочел не вызывать его на откровенность и сделал вид, что почитает это дело оконченным, а потому не хочет больше и говорить о нем.