Шахов недобрым взглядом посмотрел на Солдатова и не ответил.
– Ну, что молчите? Скажите, у вас самого крали когда-нибудь? – спросил Солдатов.
– Сколько же лет надо, чтобы вы мое старое позабыли? Пять, десять? У меня жизнь украли, – не скрывая злобы, ответил Шахов. – Жизнь, понимаете, не пальто ратиновое…
– Никто бы вам о старом не напомнил, если бы вы новое преступление не совершили. А насчет жизни… вы сами ее у себя крали. Кто же еще?
– Тот же кадровик с механического завода отщипнул от нее кусок. И до него другие щипали. Сколько раз я к нему ходил. Сидит ухмыляется. Ни да, ни нет не говорит. Одно твердит – приходи завтра. Дней восемь ходил…
– И в отместку решили честных людей грабить? Очень мудрое решение. А Ксения Петровна…
– Далась вам эта Ксения Петровна! Уж так и быть, заработаю и вышлю я ей на три метра ратина. Купит не хуже того. Благодарить еще будет, – хмыкнул Шахов.
– Шлите ей на тот свет. Умерла она через год после вашей кражи.
– Не из-за пальто же? – подался Шахов вперед.
– Из-за многого. Человек – хрупкий, сложный инструмент. Скажите, вы задумывались когда-нибудь, отчего болит сердце у людей и отчего оно разрывается? – спросил Солдатов и сам же ответил: – Иногда из-за этих же трех метров ратина разрывается. Вы читали «Шинель» Гоголя?
– Я уже забыл, чему меня в школе учили. Хотя, постойте, чиновника какого-то раздели, а он и помер…
– Вот именно, раздели, а он и помер. И это не только в книгах бывает.
«На совесть берет капитан, – решил Шахов. – Вот и примеры такие приводит. Ну взял я тогда пальто. Ну и что? Она ж через год преставилась. При чем здесь я?» – спрашивал себя. Шахов, но утешительного ответа почему-то не находил.
Шахов вспомнил сейчас, как много лет назад отец ремнем отстегал его за то, что в школьной раздевалке кто-то украл его суконную с цигейковым мехом шапку. Вспомнил свой старый двор, размашистые, обвешанные ярко-оранжевыми сережками тополя и широкую скамейку под ними, на которой по вечерам сидели бабы, говорливую дворничиху татарку Зинку. А может, и прав Солдатов? Зинка сразу и надолго слегла, когда из ее подвальной комнатушки кто-то украл пальто. Длинное, бежевое, коверкотовое пальто с широким поясом и такой же бежевой пряжкой и еще старую швейную машинку «Зингер». Шахов поежился. Он потерпевших видел только в суде. Это были чужие для него люди, а дворничиху Зинку помнил и сейчас.
– Чего вы мою совесть на старых делах чистите? – выдохнул Шахов.
– А ее никогда не поздно время от времени чистить. Даже честному человеку это делать не вредно.
– Вам в этом кабинете легко за жизнь и совесть рассуждать. А я о них больше думал, когда на нарах… Там воры говорили: справедливости в жизни нет. Поэтому перед другими не гнемся, под начальство не подлаживаемся. У кого характер есть, башка работает, тот и возьмет от жизни все, что захочет. Учили мозговать, как дела правильно обрабатывать, чтоб не попасться. Когда лес грузил, когда спать ложился, думал только о деньгах. Они были для меня всё. На второй сидке почувствовал: у воров взгляды на жизнь другие стали, – оживившись, говорил Шахов. – Все больше кулаком и мордобоем. Только о себе думали. Контакты с хлеборезами, нарядчиками устанавливали. Понял, что от прежнего воровского одни головешки остались. Вот тогда я и решил перед людьми вину свою снять. В колонии норму выполнял на сто двадцать – сто тридцать процентов. Хотел расплатиться с потерпевшими…