Было такое чувство, что я упала в болото – мягко, но от этой мягкости пот прошибает. Опираясь на посох, я рванулась подниматься, встала на четвереньки – и увидела красный проблеск глубоко под сплетенным ворсом.
Нитка Оберона!
Отложив меч и посох, я двумя руками принялась раздвигать узлы и петли. Нащупала нитку – она была горячей. Ни начала, ни конца, кусочек нитки, сантиметров двадцать, и как его можно «вдеть в иглу» – непонятно…
Я поднялась. Ворсистый ковер, тихонько шевелясь, затянул красную нитку, как болото затягивает следы. Я потыкала в него Швеей – он чуть дернулся, как кожа большого зверя, и мне сделалось неприятно на него смотреть.
Я подняла голову – и уткнулась взглядом в гобелены.
Раньше – я отлично помнила – они были обращены к посетителям музея лицевой стороной. А теперь я видела их изнанку: рваную, неровную, в макаронно-провисших петлях, в узелках, похожих на дохлых пауков. И нельзя было разглядеть ни людей, изображенных на гобеленах, ни строений, ни лесов, ни пустынь.
Я долго стояла, будто не веря своим глазам. На лицевой стороне подвиги и походы, слава Королевства и его красота. А на изнаночной – путаница, узлы и петли. Но ведь это две равноправные стороны, и какая из них – правильная?
Даже самое славное деяние имеет на изнанке узелок. Я пытаюсь спасти Оберона – это благородное, правильное дело, и, сознавая это, я собой горжусь. А на изнанке… что останется на изнанке?
Мне вдруг сделалось страшно. Я вскинула Швею, мысленно прося вывести меня на лицевую сторону мира – и меч послушался неожиданно быстро. Рывок – и я на поверхности, только сердце колотится как сумасшедшее.
Гобелены снова повернулись ко мне «лицом». Пусть они были выцветшие и ветхие, но еще можно было различить и Ланса с его посохом, и молодого Гарольда, и все те испытания, которые мы когда-то вместе прошли. Ближайший ко мне гобелен изображал пустыню; мимо развалин, кое-где встающих из песка, шел караван. Впереди ехал человек на белом крылатом коне. Можно было различить морду коня, его выдающиеся зубастые челюсти, как у крокодила, и большие глаза – но там, где была вышита фигура всадника, нитки разлохматились, превращая фигуру короля в размытую тень.
Оберон.
Чего я испугалась?
Что там говорил Максимилиан про власть изнанки над человеком? Почему-то на ней нельзя оставаться долго?
Я помотала головой. Если идешь над пропастью – нельзя смотреть вниз. Где-то здесь, совсем рядом, тянется красная нитка; я не могу уйти, не отыскав ее.
Я взмахнула мечом. Швея слушалась меня с каждым разом все увереннее; гобелены, да и весь мир, снова обернулись ко мне изнанкой. Красная нитка должна бросаться в глаза; вот только много здесь пыльных гроздьев, грязных сплетений, заскорузлых узлов…