- А почему эта одна старая груша осталась посреди луга?
- Чтобы сидеть под ней в полдень, наверное, или чтобы коровы в ее тени стояли.
Может быть, она отмечала границу.
- А если им просто невмоготу было ее спилить? Ее груши нравились.
- И цветы весной. И вообще ее присутствие круглый год.
Но Дерево, одно из многих, есть, И Поле, и от них мне взгляда не отвесть.
Они о том, что было, подают мне весть.
- Это Шекспир? Уже так тепло, что почти Вергилий, что скажешь?
- Вордсворт. У тебя значок СВОБОДУ НОВОЙ КАЛЕДОНИИ.
- Уолт подарил. Это ведь в Тихом океане, правда, старая французская колония, народ Гогена, эксплуатируемый картелями?
- Здесь босиком не побегаешь, но если ты думаешь, что нам следует разуться, пусть будет босиком.
- И без рубашек. Напоследок лета.
- Чудесный денек, да, все еще август. Сложи всё квадратиками, положи на ботинки, а то муравьи, которые нас сейчас съедят, колонизируют нашу одежду. Надо было одеяло захватить.
- Не по-виргильски - одеяло. Они ведь только завтра приедут, правильно? А Дэйзи в Амстердаме. Можем по-виргильски расположиться вот тут, у края тени, и смотреть в ветки. Расскажи, что Вордсворт хотел сказать, и про свое стихотворение расскажи?
- Вордсворт хотел сказать, что всё, что мы видим, - всегда воспоминание. А мое стихотворение называется "Полевая тропа". Это, наверное, медитация подлиннее.
Сплетений "Le Pre"(99) Понже(100) там нет, я не настолько хорош. Это вроде фотографии Бернара Фокона(101). Уолт с Сэмом как-то принесли мне тетрадку, в которую, как они выразились, они записывали вещи потрясной важности. Оказалось, что это их заметки о разных местах, Англии и Дании, и кое-какие проницательные наблюдения о том, как узнавать новое место. Переживания: забиться под одеяло и слушать дождь, рынок филателистов на Ронд-Пойнт, множество вещей, которые, по их утверждению, я говорил, но едва ли могу признать. Походы с Пенни, с Дэйзи, со мной. Вот про этот луг я помню пассаж о мошкаре, зудящей и кружащейся, поскольку нет ветра - и унесет ли ее ветер на много километров? Большое Колесо - американская жена Эйфелевой башни. Поэтому я начал вести собственную тетрадку и сделал стихотворение из того, что в нее записывал.
- Я куплю себе тетрадку. Запишу туда сегодняшний день. А мы все снимать с себя будем?
- У Виргилия нет трусиков Hom микро - даже таких двусмысленно угловатых, как у тебя.
- Такова природа, как говорит Уолт.
- Смущенная ухмылка в румянце - возможно, лучшее деяние природы. Так же, как и медведи, что обедают в Jardin d'Acclimatation(102), Пенни, которая намыливает Би в ванне, и Уолт, который скашивает к переносице глаза и высовывает язык, оттягивая себе крайнюю плоть перед первым толчком. Гений Уолта - в том, что он будет об этом думать часами, впадая в иные заботы мира и выпадая из них, мира Уолта, который лишь иногда совпадает с тем, который называется реальным.