Потянулась к уху Максимова.
Слушая ее шепот, Максимов обмер.
«Только этого еще ей не хватало! — с тревогой подумал он. — Мог бы и сам, между прочим, догадаться. Со дня смерти прошло три дня, самое время вскрыть завещание».
— И что ты теперь будешь делать? — шепотом спросил он.
— Не знаю. — Она пожала плечами. — Честно, не знаю. У тебя какие-нибудь мысли есть?
«Бежать», — чуть не вырвалось у Максимова. Но, поразмыслив немного, понял, бежать бесполезно. Все равно найдут и вцепятся мертвой хваткой.
— Извини, галчонок, но в таких делах я не советчик. Не мой уровень и не мой мир. Но советников и советчиц у тебя скоро появится, как собак нерезаных. Кстати, ты никому еще не проговорилась?
— Если ты имеешь в виду Лизку, то, конечно, нет!
— Правильно. Как, кстати, она узнала о похоронах?
— А-а. Она со своим френдом приехала. Глеб Лобов, отчим с ним какие-то дела крутил. Авантажный такой тип. На Сорокина похож.
— Муж той, что новости по телику читает?
— Дремучий ты! Книжки который пишет. «Голубое сало» читал?
— Что-то про хохлов?
Карина с трудом, как ребенок, уставший плакать, хихикнула. Было очень похоже на последние слабеющие рыдания, но Максимов знал, это уже смех, значит, не так все плохо.
Погладил ладонью ложбинку между остро торчащими лопатками.
— Не раскисай. Улыбайся, галчонок. Как бы ни было трудно, всегда улыбайся. Улыбка — отличительный знак победителя.
— Да-а. — Она уткнулась лицом ему в грудь. — Тебе легче. У тебя улыбка к лицу как пришпилена.
— Что ж ты хочешь, годы долгих тренировок!
Она не успела рассмеяться.
Неясный шум медленно пополз к веранде. Кто-то крался через лужайку, стараясь не попадать в пятна света. Максимов прикрыл глаза и уловил натужное дыхание пса.
Правая рука рефлекторно потянулась к левому запястью: там, в рукаве прятался стилет. Секунда — и клинок, как из пращи, метнется в цель.
Он приказал руке расслабиться.
Шум в темноте стал отчетливым, близким. Глаза уже различали густое черное пятно, движущееся к террасе.
Максимов ясно и ярко представил себе спираль колючей проволоки…
…Стальная спираль с острыми засечками тускло светилась в темноте. Не перепрыгнуть. От влажной травы, примятой проволокой, поднимался резкий запах озона. На острых засечках то и дело вспыхивали яркие светло-голубые бусинки, лопались, стреляя бесцветным огнем. Спираль едва слышно гудела, как высоковольтная линия.
Пес замер, с шумом втянул носом воздух. Неизвестно откуда взявшееся препятствие внушало страх. Самое страшное, что его нельзя было ни увидеть, ни унюхать. Но оно было! До скулежа захотелось выдать в траву горячую струю и убежать прочь.