– «Да, пожалуй, не стоит», – говорит он. Вот какой человек.
Но, конечно, и он не без заскоков: пишет рассказы. Надо сказать, рассказы его мне сильно нравятся. Там такие у него люди, будто очень знакомые.
Вот такое ощущение, знаешь: скажем, в поезде ты или в самолете поболтал с каким-нибудь мужиком, а потом судьба развела вас на разные меридианы – тебе, конечно, досадно – где теперь этот мужик, может, его и не было совсем – и вдруг в Валькином рассказе встречаешь его снова – вот так встреча!
– Ой, не идет! Не умею! Муть! – вопит иногда Валька и сует бумагу в печку.
– Балда, – говорю ему я. – Психованный тип. Лев Толстой, знаешь, как мучился? А бумагу не жег.
– А Гоголь жег, – говорит он.
– Ну и зря, – говорю я.
Очень Тамаре моей Валька понравился и дочке тоже. А у самого у него семейная жизнь не ладится, по швам расползлась.
Не знаю уж, кто из них прав, кто виноват. Таня ли, он ли, а только понял я из Валькиных рассказов, что мучают они друг друга без веских причин.
Я снял кастрюлю, керосинку задул, навалил себе полную тарелку бобов и стал ужинать под легкую инструментальную музыку.
Не знаю, что мне делать с крановщицей Машей? Как получилось у нас с ней это самое, неделю мучился потом и бегал от нее, все Тамару вспоминал. Не хватает моей души на двух баб. А Валька говорит, что он в этих делах не советчик. А ведь мог бы подбросить какие-нибудь цэ у. Писатель все же. Молчит, предоставляет самому себе.
А Маша мне стихи прислала: «Если облако ты белое, тогда я полевой цветок, все для тебя я сделаю, когда придет любви моей срок».
Тамара мне, значит, носки вязаные и шарф, а Маша – стихи.
Дела!
– Облако белое, – смеется Марвич. – Облако в клешах.
Это он шутит, острит без злобы.
По крыльцу нашему застучали шаги, и послышалось шарканье – кто-то глину с ног соскребывал. Я зажег свет. Вошли Марвич и Мухин. В руках у них были бутылки. Значит, Валька не к Дому приезжих, а в автолавку бегал, вот оно что.
– Давно с тобой не виделись, – сказал мне Мухин. – Заскучал за тобой, Сергей Иванович.
– Садитесь, штурман, – сказал ему Валька и поставил бутылки на стол: ноль-пять «Зубровки», ноль-пять алычовой и бутылку шампанского.
– Можно отправление давать? – спросил я.
– Давай, – сказал Валька и разлил поначалу «Зубровки».
– Внимание! – крикнул я. – До отхода голубого экспресса «Ни с места» осталось пять минут. Пассажиров просим занять свои места, а провожающих выйти из вагонов. Сенькью!
– Провожающих нету, – заметил Марвич, и мы выпили.
– Тут вдову мне одну сватают, – сказал Мухин. – Как вы думаете, ребята, может, стоит мне остепениться на сорок пятом году героической жизни?